В нашем номере, как поет Уэйтс в «9th and Hennepin», «только горечь и обломки тоски». Комната напоминает раздавленный каблуком сигаретный бычок. Вентилятор сломан, и весь кислород покинул ее много лет назад. На потолке плесень, в воздухе запашок мочи. Короткая ножка кровати подперта кирпичом, а сама кровать испещрена коричневыми кругами от сигаретных ожогов и загадочными пятнами. Из крана капает, край ванны украшает лобковый волос. Бассейн зарос грязью и водорослями. Есть, однако, бесплатный канат «Эйч-би-оу». Вторая и последняя любезность отеля — весьма полезная информация о том, что женщина, регистрировавшая ваше прибытие, одновременно работает кассиршей в винном магазине с другой стороны гостиницы. Сейчас десять утра, и обитатели, поднявшись ни свет ни заря, пополняют дневной запас водки, бренди и сигарет. В глаза бросается девочка, которая, притворно шатаясь, точно пьяница в «счастливый час», ковыляет по залитой солнцем улице.
— Стукнулся о стену и теперь решил пропустить, — говорит она, ни к кому не обращаясь.
В «Астро» два сорта обитателей — те, кто уходит через час, и те, кто не уйдет никогда.
Занесем наши расходы в графу «Непредвиденный туризм», случайный пробный камень в сторону мотеля «Тропикана», блошиной резиденции Уэйтса бесконечным и роковым лос-анджелесским летом семидесятых. Времена тогда были попроще. Пианино служило мебелью, а дальше по коридору жил друг Уэйтса по несчастью Чак Э. Уайсс, «из тех, кто вместо обручального кольца продаст тебе крысиную жопу», — шутил Уэйтс в интервью того времени. Уайсс привел туда Рикки Ли Джонс, с которой Уэйтса связывает короткая и творчески плодотворная романтическая история. В «Тропикане» Уэйтс выковал себе образ, не отлипающий от него вот уже много лет, — помятый набурбоненный менестрель подпирает пьяное пианино, глаза закрыты, сорокаградусные аккорды в обнимку с его квакающим голосом пляшут тарантеллу, рисуя пируэты в венчике из дыма и щетины, что окружает его свернутую набекрень дурковатую твидовую шляпу.
Между постоянными турами, где он выступал на разогреве у таких музыкантов, как Фрэнк Заппа и «роллинги», Уэйтс успел записать семь альбомов, послуживших верстовыми столбами его ранней инкарнации — безутешного романтика, отчаянно вдыхающего последние пьянящие пары бит- и джаз-эпохи. В таких дисках, как «The Heart of Saturday Night», «Small Change» и «Nighthawks at the Diner», Уэйтс повесил образ своей изнуренной, до потрохов пропитой личности на пляшущий скелет контрабаса и заунывных фортепьянных аккордов. То была «Улица дребезжащих жестянок», полная бомжей и бродяг, танцовщиц и отчаянных героев, трактирного остроумия и поэзии сточных канав. Уэйтс был тем парнем, который на картине Эдварда Хоппера «Полуночники» (
Уэйтс расплатился и ушел из «Тропиканы» целую жизнь тому назад, однако образ цепляется за него, как вонь сигарет, которые он больше не курит, или аромат бурбона, который он бросил пить. В 1980 году Уэйтс женился на Катлин Бреннан (литконсультант студии Фрэнка Копполы «Зоотроп»), познакомившись с ней во время работы над музыкой к фильму Копполы «От всего сердца». С тех пор Бреннан, не дающая интервью и не позволяющая себя фотографировать, его соавтор и муза, — это не считая троих детей.
— Она спасла мне жизнь, — говорит Уэйтс.
Не кто иной, как Бреннан, помогла его музыке круто свернуть на нехоженую тропу, теперь известную как «айлендовские» годы. Альбомы «Swordfishtrombones», «Rain Dogs» и «Frank’s Wild Years» звучат серией бесплотных любительских радиотрансляций, расцвеченных нездешней инструментовкой, лязгом перкуссии и сюрреалистичными уличными репортажами. С раздолбанными в драбадан хорами, моряцкими песнями а-ля Кэптен Бифхарт, косолапыми клезмер-оркестрами, то появляющимися, то исчезающими опять, эти альбомы будили чувства, которым позавидовал бы Бартон Финк (