Интервью. Невиновны во сне

— Я не люблю, когда ее называют «субурбан», — лучше «бурбон», — говорит Уэйтс, затем с кривой улыбкой хвалит «Магнет» за хороший вкус в выборе моего пристанища.

С головы до пят он затянут в темно-синюю джинсу, на ногах стоптанная пара башмаков, на макушке его фирменная шляпа-пирожок — стетсон из заячьего меха, купленный в Остине на фестивале «Юг через Юго-Запад», когда там происходило одно из редких уэйтсовских выступлений. Мы направляемся в расположенное неподалеку кафе «Миссия», непритязательную забегаловку, где можно съесть яичницу с сосисками. Он еще толком не проснулся, голос звучит даже грубее и наждачнее, чем на альбомах. Посмеиваясь со слабым легочным присвистом, в водруженных на переносицу очках для чтения, Уэйтс, как чинный папаша, раздает направо-налево нелепые фактоиды, куски народной мудрости и грубоватого здравого смысла, черпая это все из принесенного с собой потрепанного блокнота. Камера обычно не стесняется прибавлять его лицу пару лишних миль, ловя в глубине морщин тени, — вживую Уэйтс выглядит моложе своих сорока девяти лет. Человек, рожденный со взрослой душой, никогда не стареет внешне. Так становятся классиками.

Том Уэйтс: Пока сюда ехал, все думал про машины, которые у меня были в жизни. Сейчас вожу «субурбан» восемьдесят пятого, машина, как у «Людей в черном» («Люди в черном» (1997) — фантастическая комедия Барри Зоненфельда, в главных ролях Томми Ли Джонс и Уилл Смит.). А начал об этом думать, потому что получил письмо от дочери соседа, который продал мне мою самую первую машину, «бьюик-спешл» пятьдесят пятого года. Потом у меня был «бьюик-роудмастер» пятьдесят пятого. Еще «форд-вагон» пятьдесят шестого, бежевый. И где-то в те времена «вольво» пятьдесят девятого.

М а г н е т: Вы непохожи на любителя «вольво».

Нет, тут дело не во мне, просто человеку нужно было от нее избавиться, он хотел пять тысяч сто долларов. И он был полицейский, так что я сказал: «Беру». У нее такой скошенный зад, как сколиозный. У меня было четыре «бьюика»: «спешл», «сенчури» и «роудмастер», еще «ти-берд» шестьдесят пятого. Был «додж-вагон» пятьдесят девятого, вот красота. «Меркьюри»-кабриолет пятьдесят шестого, черный «кэдди» пятьдесят четвертого — сказали, что он из «Крестного отца», и, похоже, я здорово за него переплатил. «Крестный отец» дорого стоит, они мне сказали. У меня было два «кэдди» — «кап-де-вилль» пятьдесят четвертого и «кэдди» пятьдесят второго, синий с белым. «Кадиллак» шестьдесят четвертого, цвета шампанского, — купил в Монтане. Назад перегоняла жена — без кондиционера, а на улице 120 градусов (120 град. по Фаренгейту — это 49 град, по Цельсию.). До сих пор мне простить не может. (Заглядывая в блокнот.) На какой ноте гудят клаксоны большинства американских машин?

Ми?

Так нечестно! Вы подсмотрели у меня в блокноте! На ноте ля. (Заглядывая в блокнот.) Вы знаете, что на производство бутылочных крышек уходит больше стали, чем на кузова машин. Вот до чего доводит национальная жажда. В средневековой Японии два джентльмена, если хотели заключить договор, мочились вместе и перекрещивали струи, — такие были в те времена контракты... Не так давно в Корее арестовали одного рыбака за то, что, поругавшись с женой, он скормил ее стае акул, — в Корее закон пока что не разрешает ловить рыбу на жен.

Давайте поговорим об обуви.

Сейчас я ношу только сапоги с пряжками. Перед этим ходил в узконосых ботинках и испортил себе ноги. Они теперь точно такой же формы. В этих сапогах с каждой стороны куча места, приходится запихивать газеты. Но я дождался времени, когда узконосые штиблеты опять стали криком моды. Вот была красота! Когда я начинал носить остроносые ботинки, то обычно ходил в «Ферфакс», в Нью-Йорке, на Орчард-стрит, и ловил какого-нибудь пацана с тележкой. Говорю: «Есть у вас узконосые ботинки?» Он уходит куда-то и возвращается с коробкой, вся в пыли, сдувает ее с крышки и говорит: «Да на кой они тебе? Давай двадцать баксов. Забирай и проваливай!» И это было только начало. Потом на моих глазах выросла целая индустрия, узконосая индустрия. Круче всего были узкие носы и кубинские каблуки. Но я тогда был моложе. Теперь мне подавай удобство и устойчивость.

А костюмы?

Я до сих пор не плачу за костюм больше семи долларов. Когда в первый раз поехал в тур, был жутко суеверный: на сцене надо быть в том же костюме, что и просто так. И вечно приходилось рано вставать. Весь этот ритуал с одеванием, я его терпеть не мог, чаще всего просто валился на кровать в костюме и в ботинках, чтобы потом вскочить в любое время. Натягивал на себя одеяло и спал прямо в одежде, так много лет. Перестал, когда женился. Жена бы не потерпела. Зато теперь, когда она уезжает куда-нибудь на пару дней, я надеваю костюм, в нем сплю, но она все равно догадывается.