Интервью. Невиновны во сне

И все те же старые штучки: «бредет по-испански», руки кренделем — не похоже, что это искусственно. В манерах Уэйтса есть что-то от Ленни Брюса, если бы того вырастили волки — наполовину вервольф, наполовину Джек Вервольф (Роберт Уэстон (Боб) Смит (1939—1995) — известный диск-жокей, взявший себе прозвище Джек Вервольф.). Не так уж трудно вообразить, как в полночь на заднем дворе своего дома Уэйтс воет на полную Луну. В какой-то момент он говорит по мобильному телефону с Бреннан, опершись одной рукой на багажник прокатной машины своего пресс-агента — в такой позе обычно мочатся старики или стоят закованные в кандалы каторжники, когда их обыскивают перед тем, как отправить обратно в колонию. Как и само искусство Уэйтса, его поза выглядит сверхтеатрально и в то же время абсолютно естественно.

Уэйтс предлагает пойти в свой любимый китайский ресторан в Петалуме, но не сразу его находит. Мы останавливаемся на одной из улиц, и Уэйтс ошеломленно оглядывается по сторонам — заведение, похоже, переехало. Потом он вспоминает, что вообще-то оно расположено в местном гигюрмолле. Безликое и стерильное, с панелями на потолке и флуоресцентным светом — не говоря о полном отсутствии других посетителей, — это место не имеет ничего общего с экзотическим опиумным притоном, непроизвольно возникающим в воображении, когда Уэйтс говорит: «Пойдемте к китайцам». Однако он умеет одалживать свой цвет и характер любому помещению, в которое только что вошел. Изучая меню, Уэйтс замечает, что неплохо бы заказать паровые овощи: «Жена ругается, если я не ем зелень». К тому времени, когда приносят еду, Уэйтс успевает освоиться в собственной шкуре. Полный зеленого чая и понимания, он делится шутками и страхами, снами и воспоминаниями, играет со звуками и даже напевает что-то из Рэя Чарльза.

А потом он пропадает. Ну да, совсем пропадает.

Дж. В.: Я заметил, у вас на ладони написаны маркером слова «памперсы» и «хлопушки». Это будет очень невежливо, если я спрошу: для чего?

Т. У.: Надо купить. Хлопушки и памперсы — это все, что человеку нужно. Жизнь проходит между хлопушками и памперсами.

Дж. В.: С возрастом должна приходить мудрость. Сейчас, в пятьдесят четыре года, что вы знаете из того, чего не знали в молодости?

Т. У.: Я многому научился. Больше всего за последние десять лет. А как иначе, если двенадцать лет не пить. Давайте посмотрим, что же я узнал интересного? Нация помешана на сигаретах и трусах. И становится все труднее и труднее найти чашку скверного кофе.

Дж. В.: Давайте на секунду вернемся к древней истории.

Т. У.: Ладно, только не очень далеко. Я там теряюсь.

Дж. В.: Тинейджером вы работали швейцаром в ночном клубе Сан-Диего. Что вы помните из того времени?

Т. У.: Даже и не знаю. Мне платили восемь долларов за ночь, и я наслушался отличной музыки.

Дж. В.: Я где-то читал, будто в молодости вы слышали звуки, как Ван Гог (Ван Гог Винсент (1853—1890) — нидерландский и французский художник-постимпрессионист.) видел цвета. Даже повседневные звуки переливались для вас радужными мелодиями.

Т. У.: Я прошел через период как бы цветовой слепоты к тому, что слышишь. Или это был ушной астигматизм.

Дж. В.: Тогда, может быть, вы откроете секрет заклинания, которое помогло вам вылечиться.

Т. У. (напевает нечто похожее на «тилли-монстра-билли-монстра-слили-монстра-бум», отстукивая ритм ложечкой по стакану с водой).

Дж. В.: И так все время?

Т. У.: Ну вот, только что.

Дж. В.: Нет, я имел в виду, вы по-прежнему так же слышите звуки?

Т. У.: Я так пишу музыку. В некотором смысле автоматическое письмо. Вам не было бы интересно взять бумагу, ручку, зайти в темную комнату и просто рисовать кружки и каракули, пока сам собой не выйдет великий американский роман? Записываться для меня — это все равно что фотографировать духов.

Дж. В.: Как вы познакомились с Кэптеном Бифхартом?

Т. У.: В семьдесят пятом — семьдесят шестом годах у нас был один и тот же менеджер.

Дж. В.: В шестидесятых вы не слушали его музыку?

Т. У.: He-а. Я стал ее слушать, когда женился. У жены были все его пластинки.

Дж. В.: Странно, что вы пришли к Капитану так поздно, если вспомнить, как часто критики сравнивают вас с ним.

Т. У.: Все, что впитывается, когда-нибудь выделится. Это неизбежно. Почти каждый из нас — оригинальная картина и величайшая загадка: что в ней выучено, что одолжено, что украдено, а что родилось само; с чем ты пришел, а что нашел уже на месте.

Дж. В.: Что вы знаете про Уэйтсток, который проходит каждый год в Покипси, Нью-Йорк? Что они там делают?

Т. У.: Колдуют, бормочут заклинания, встают в шесть утра и запивают яичницу виски, ходят в одном исподнем. Ничего не знаю, только воображаю. Такая вот попытка уважительного культа.

Дж. В.: Вы тратите время на свалки?