Интоксикация

Да, при недостатке даже такого, поверхностного, общения, диалоги развёртываются в голове с собственными тенями; но тени, – а я уж это знаю! – зачастую лучшие собеседники, чем застрявшие в круговороте дней. Я вряд ли смогу вынести ещё одну бессмысленную болтовню или навязчивое поведение. Хочу прятать собственную тень в тени незнакомых домов, быть мелькающим отблеском чужих тротуаров, быть пылью: всегда менять место пребывания, быть никем не примечаемым.

За пять минут до Нового года я вышел на свежий морозный воздух и закурил. Меня донимало множество мыслей. Некоторые поднялись впервые. Те, которые уже покоились в моей памяти, я отметал, чтобы не тратить время на поиски ответов из желания убедиться в собственной правоте.

Так что есть друг? Увы, но многие пытаются скрыть за этим словом приятельские отношения. Друг – слово громкое. Друг – один. Может, несколько, но явно меньше, чем пальцев на одной руке. Не может быть друзей множество. Дружба – это ответственность; вы обязаны. А потому не каждый может принять решение заводить друзей. Чаще это происходит неосознанно. Появляется желание, некое стремление поделиться проблемами и рассказать о самом насущном именно с этим человеком, поделиться тем, что тяготит душу, что вычищает из неё радость, как плод из тела матери, извлекаемый ржавой ложкой. Друг всегда первый (или один из), кто узнаёт о хорошем, и всегда первый, кто узнаёт о плохом. Дружба – это ответственность, в то же время, – горный родник. Ты восходишь на гору, постепенно преодолевая все терны, крапивы, уворачиваясь от назойливой мошкары и москитов в чащобах, избегая змей, ты находишь прекрасный родник, который никогда не иссякнет. Он всегда будет там, в том самом месте, где однажды был обнаружен. Но сможешь ли ты найти его вновь, покинув хоть раз? Рискнёшь ли взобраться и покорить гору собственной жизни, оставив прошлое? Чем выше, тем чище воздух. Но и дышать сложнее. Будут ли в высотах, манящих себя покорить, подобные предыдущему, а может и лучшие места – отрады для души, неистощимые воды понимания, приятия? Каждый ли рискнёт другом?

Но как быть тем, у кого друзей много? У кого «друг» – все, друг – никто. У вас даже есть друзья в социальных сетях! Как же смешно! и горестно.

Я вернулся в дом, когда по телевизору шла речь президента. Впервые за много лет я почти полностью её прослушал. Речь закончилась, я встал с дивана, где меня никто не замечал, ведь место напротив телевизора – самое неприметное. Налил в картонный стаканчик тоник, на седьмом ударе курантов взял его в руки. Остальные столпились в круг. Я поднял стакан над головой.

Начали зажигать бенгальские огни.

– Я зажгу! – закричал проснувшийся.

После преодоления стрелками рубежа с цифрой «12» ничего не произошло. Всплеск эндорфинов моментально прекратился. На линолеуме остались следы от искрящихся палочек.

День, первое января. Я стою на балконе второго этажа с кофе и сигаретой. Тихое солнце, подпевающие иголочки голубых елей в унисон Эвру слагают песни, импровизируя. Мишура на колоннах дома улыбается ворсистому снегу, дым из бани вальяжно переступает через заборы соседних участков, поддерживая набитое трескучим дубом и смолистой сосной брюхо. Деревья на противоположном холме голыми руками обращаются к небесам, аплодируя невпопад занимающейся новой мелодии, издалека принесённой сухими, уставшими облачками, лежащими на панорамной крыше голубого январского озера. Белки передразнивают лабрадора, лабрадор делает вид, что глубоко задет и потому преследует пушистые хвосты, мелькающие на хвойных скрягах. Электрические провода отсчитывают время краткими, ненавязчивыми, как жужжания редких пчёл, залетевших чуть дальше от пасеки за нетронутым нектаром на лугах, звонами. Вороны, взметаясь, испуганные искристой насмешкой высоковольтных струн, задевают их когтями; арфы нового тысячелетия. Нахохлившиеся воробьи клюют оставленные для них крошки ещё тёплого хлеба, испечённого из стройной, статной ржи, – они шушукаются, чирикают о своём, о воробьином. Мороз настойчиво пробирается под одежду, касаясь щиколоток, кистей, шеи, залезая глубже, пока не получит строгий отпор хлынувшего из открытой двери воздуха, насыщенного плотными частицами сожжённой краски на бумаге, занявшей щекочущую пихту, свежую ёлку и разгорячённую берёзу; я сидел на первом этаже возле камина, общаясь с пылким пламенем, поддерживаемым со вчерашнего дня. Я поделился своими планами, полено трещало как трещотка, надломилось в середине; я подложил новое, оно, словно флейта-пикколо, затянуло жалобную, медленно угасающую в бурных всполохах, словно пролетевший мимо феникс коснулся крылом коры обречённого на вторую смерть древа, прощальную ноту.

С пустым взглядом, положив голову на скрипучий пластик двери, на заднем сидении такси, я смотрел на отражения деревьев и на просыпающиеся вечерние облака в боковом зеркале заднего вида через стекло, по которому кто-то водил пальцем, грязь с которого начали смывать тающие снежинки. Кто тот человек?

1

Тебя покидая, тобою покинут.

Еврипид