Леонид Мозговой принял участие и в третьем музыкально-театральном проекте Сокурова — концерте-фантазии «Северные сады», единственное исполнение которого состоялось 1 октября 2005 года в Большом зале филармонии Санкт-Петербурга. В программе вечера были собраны произведения разных авторов, стилей и жанров. Наряду с классическими произведениями Мусоргского, Рахманинова, Глинки, Чайковского здесь звучали песни Соловьева-Седого и Молчанова, а в числе артистов были, помимо Мозгового, солисты «Петербург-концерта», двойной дуэт Ма. Гр. Иг. Ал., камерный хор «Россика», молодежный камерный оркестр «Васильевский остров», музыкальный театр детей «Радуга». К сожалению, видеозаписей этого мероприятия не сохранилось, да и резонанса в прессе оно не вызвало. Все, что осталось, — это любительская аудиозапись и скупой пресс-релиз, но по ним, конечно, сложно составить представление о том, как же это выглядело в целом. А ведь, казалось бы, прошло всего десятилетие! Что наводит на мысль: каким бы известным и признанным, в том числе и при жизни, режиссер ни был, вполне возможно, что очень важная сторона его творчества остается от нас сокрыта даже в эпоху повсеместной аудиовидеофиксации.
Впрочем, для самого Сокурова эти проекты важны еще и потому, что здесь он начинает свои эксперименты в качестве оперного режиссера. После этого режиссер уже вплотную занялся работой над «Хованщиной» и «Борисом Годуновым» Мусоргского.
Призрак оперы
Началось все со звонка Ростроповича. Мы раньше не были знакомы. Он попросил о встрече, и она, конечно, состоялась. И каково же было мое удивление, когда он сказал, что давно мечтает что-то сделать со мной вместе. Я был очень смущен. И он называет «Хованщину» Мусоргского. Я сказал, что, конечно, это прекрасно, надо только подготовиться, и уточнил, а есть ли у него мысли, где это можно сделать. Он сразу называет «Ла Скала». Я спрашиваю, есть ли сроки. Он говорит: «Да, определены уже сроки, когда можно приступать к работе». В общем, через некоторое время мы с ним полетели в Милан, встретились с директором театра, я тотчас же представил художника, с которым хотел работать, — Юрия Купера, привез его эскизы. Никаких возражений не было. Но в разговоре с руководством театра выяснилось, что у них очень большая конфликтная зона в самом «Ла Скала». Поначалу это у меня тревоги не вызвало, потому что так всегда и бывает. Но потом там начались какие-то странные вещи: наша следующая встреча откладывалась на потом, снова и снова, маэстро было очень неудобно, и в конце концов пришло от него письмо, где он написал, что театр поступил очень некорректно по отношению к нему, предложив перенести премьеру где-то на полтора года.
Мы начали работать с Галиной Павловной над «Александрой». И вот однажды я узнаю от нее, что маэстро болен. Сначала это скрывалось, потом Галина Павловна мне сказала диагноз. При мне был звонок Ростроповича Галине Павловне, когда мы снимали в Чечне, там ей ФСБ специальную линию выделила, чтобы она могла говорить. Ростропович звонил из Швейцарии после операции и говорил: «Я умираю, я не в состоянии пережить это все, возвращайся». У нас была громкая связь, и я все слышал. Она отказалась возвращаться. Сказала, что он должен всю эту тяжесть вынести, что будет все нормально: «Я не могу бросить Сашу, я должна довести все до конца… Ты же когда-то уехал, не сказав нам, свой Белый дом защищать. Вот теперь это мой Белый дом», — говорила она. Я не думаю, что она была жестокосердной, просто она своим поведением как бы сказала ему, что она не верит в то, что состояние его может быть смертельным, она верит, что ему удастся победить болезнь, вот как-то так. По крайней мере она мне это так объяснила, когда мы сидели потом и тихо разговаривали вдвоем… Она ему говорила: «Держись, Буратино! Ты должен держаться, не верь, этого не произойдет!» Но уже тогда стало понятно, что возврата к планам о «Хованщине» уже не будет исходя из его состояния. Эта история — она вся растворена в обстоятельствах жизни, семьи и театра.