Интонация. Александр Сокуров

Это Саше не понравилось. У меня вообще было много идей, которых он не принял по причине, как мне кажется, довольно странной. Например, в театре всегда очень большая проблема с присутствием пола. Если вся декорация не условная, а почти реальная, то пол сразу тебя возвращает в условность. А в «Борисе» много мест действия — и храм Василия Блаженного, и польский зал, и корчма… Я Саше однажды сказал: «А может, нам засыпать все снегом, вплоть до царской палаты, чтобы все было в снегу?» Одно дело, когда сцена у летнего фонтана, эта противная зелень… А другое дело, когда все в снегу, зимнее… В интерьере вроде бы не может быть снега, но у Пушкина же это не на самом деле было — это воспаленное воображение поэта. Как и «Моцарт и Сальери» — там никто не знает, кто кого травил и травил ли вообще. А если мы говорим о воспаленном воображении и это русская вещь, почему не засыпать снегом тогда? «Ну что вы, Юрочка, это же происходило в разное время года», — сказал Саша. Я замолчал. Не всегда было легко с ним. Даже когда мне казалось, что я сделал шедевр, он не всегда аплодировал, и я пытался понять, почему же он не аплодирует. Но мне нравилось с ним работать, потому что он все-таки художник, и я с уважением относился ко всем его требованиям или просьбам. Не могу сказать, что я полностью с его взглядами согласен, но я отдаю ему должное: он, конечно, на много голов выше, чем другие режиссеры.

В итоге вы довольны тем, что получилось в «Борисе»?

Да, очень. Это был шикарный спектакль, а декорации вышли просто фантастические. А вот он был недоволен общим результатом. Я даже не знаю, доволен он был моей работой или нет. Мне трудно судить. Но в моей жизни это был важный период, когда он со мной работал.

У вас была еще одна совместная работа — «Орестея». Спор вокруг ее главного символа вы описали в своем романе «Сфумато». Насколько точно это изложено в книге?

Достаточно точно. Он мне сказал: «Придумай символ „Орестеи“». Я ему ответил: «Я бы залил все кровью, это была бы условная декорация, но, Саш, ты же не любишь этого. Ты же любишь, чтобы было и то, и это, и пятое, и десятое. Если хочешь сделать одну какую-то конструкцию, ради бога, я придумаю, как это сделать». Но он все время метался между одной статичной конструкцией (он в кино часто этим пользуется) и реальными вещами.

В итоге вы остановились на зале с гигантскими колоннами. Это у вас основная декорация?

Да. Но там в итоге получился макет, который не был похож на то, что я делал… На Сокурова довольно сильно влиял Паша Каплевич, который считал меня не очень театральным художником. Сокуров к нему прислушивался, потому что Паша вселял в него уверенность. Саша — застенчивый человек, а Паша как бы вводил его в мир театральности.

Застенчивый в театре или вообще?

Застенчивый вообще, а в театре особенно, потому что театр — это не его формат и он себя чувствовал там менее уверенно, чем в кино. И вот под влиянием Каплевича он заказал макет «Орестеи» не мне, а какому-то человеку из театра, которого Паша считал большим мастером. И тот сделал совершенно топорный макет. Потом все-таки есть огромная разница между мягкими декорациями и жесткими. В «Орестее» пришлось делать жесткие декорации, потому что там колонны, но как бы хорошо ты жесткие декорации ни делал, в них нету воздуха, нет чего-то живописного… Мягкие декорации «вибрируют», они театру больше подходят.

При работе над «Орестеей» он давал вам какие-то визуальные или стилевые ориентиры?

Он часто просил меня посмотреть швейцарского художника Эшера, который, на его взгляд, был выдающимся концептуалистом. На мой взгляд, работы Эшера — это неплохо, но ничего такого выдающегося там не было.

Эшер — это довольно далеко от того, что он делает в кино. А как вам кажется, его визуальный стиль в кино из кого вырастает? Насколько это опирается на живописную традицию, может быть, на конкретные стили, или же Сокуров делает что-то абсолютно самобытное в визуальном плане?