Интонация. Александр Сокуров

Она, конечно, была хозяйкой в доме. Я много раз ловил себя на том, что я смотрю на нее — и вижу русскую государыню. Если бы у нас было монархическое устройство государства, она была бы лучшей царицей — и потому, как она умела гневаться, и потому, как умела прощать, и потому, что она была пронзительно умна. Во время съемок «Александры» у нас два раза были встречи с чеченскими чиновниками, и я видел, как она сурово, серьезно и просто с ними разговаривала. Она умела просто и ясно выражать свои мысли — даже самые масштабные, политические и государственные.

При работе над «Александрой» у нас моментально сложились очень сердечные отношения. Она сразу сказала: «Я понимаю, что фильм делает режиссер, и пойду за вами вослед — туда, куда вы меня поведете». И я ответил: «Ну, для начала я поведу вас в Чечню». — «В Чечню? Ну хорошо». Я знаю, что ее отговаривали ехать туда, потому что там было совсем не безопасно. Но она поехала.

Когда мы начали подготовительные работы, вечерами и ночами слушали Шаляпина, смотрели Анну Маньяни, разговаривали о роли, о гриме, о драматургии. Она задавала очень мало вопросов, но очень внимательно слушала, впитывала каждую интонацию, каждое замечание. И когда мы анализировали работу Анны Маньяни, то она просто разбирала на какие-то молекулы это изображение на киноэкране.

^{Кадр из фильма Александра Сокурова «Александра»}

Проблемы у нас были только тогда, когда мы делали грим. Ей было трудно привыкнуть к новой роли — женщины из другого социального среза. Потому что много лет она была в этом царственном состоянии, а тут — простая женщина. И она даже попросила убрать этот грим, чтобы ей было удобно, но я был вынужден проявить жесткость. Я сказал категорически, что историю жизни героини поменять невозможно и ей нужно пройти через это внутреннее перевоплощение, перестройку. Она коротко подумала и согласилась. После этого все шло как по партитуре. Бывало, на съемках в перерывах она брала наушники и слушала оперы, симфоническую музыку — она привезла с собой диски. А вечерами мы разговаривали с ней о жизни.

Последний раз я с ней общался несколько месяцев назад. Мы собирались в январе следующего года снимать с ней фильм, где она должна была читать русскую классическую поэзию: Пушкина, Лермонтова, Тютчева — но не состоялось, увы.

И я сожалею, что нам не удалось поработать с ней на «Фаусте», потому что там для нее предназначалась одна из главных ролей — ростовщик[47]. И мы даже прошли с ней грим и актерские пробы, но, к сожалению, какие-то близкие ей православные люди сказали, что категорически нельзя этого делать, и она испугалась. Сожалею, что были в Москве люди, которые воспрепятствовали осуществлению этого огромного, грандиозного труда. Она была способна и готова к этому. Она бы сыграла эту роль поразительно. Я видел это, чувствовал, и эта роль писалась для нее. Она грандиозно одарена как драматическая актриса.

Уход Галины Павловны — это огромная потеря и для искусства, и для человечества вообще. Еще и потому, что она была исключительно честной и порядочной. Это в артистической художественной среде — редкость.

Глава V

Начало второго десятилетия XXI века принесло Сокурову главную фестивальную победу в его карьере — «Золотого льва» Венецианского кинофестиваля. Триумфатором стал фильм «Фауст», завершивший тетралогию о власти. Однако с тех пор творческая активность режиссера снизилась, уступив место общественной деятельности. За пять лет, прошедших после «Фауста», у Сокурова вышел только один фильм — «Франкофония», — тогда как раньше мастер выпускал едва ли не по картине в год (считая и документальные, и игровые ленты). Сокуров все глубже погружался в градостроительные вопросы, защищая Петербург от разрушительных действий властей и бизнеса, спасал «Ленфильм» от приватизации, наконец, занялся преподаванием, взяв мастерскую режиссуры в Кабардино-Балкарском университете. И его ученики с триумфом вошли в мир кино (дебютный фильм Кантемира Балагова «Теснота» завоевал приз ФИПРЕССИ на Каннском кинофестивале). Как известно, «поэт в России — больше, чем поэт». Сокуров стал как раз таким «поэтом», который в своем творчестве достиг художественных вершин, но не побоялся спуститься с Олимпа на бренную землю со всеми ее проблемами, зная при этом, что нет пророка в своем отечестве.

Юрий Арабов: «Он же Наполеон!»

Что вам ближе всего из того, что вы сделали с Сокуровым?

Мне ближе те две картины, где от сценария все-таки осталось больше всего, — это «Молох» и «Фауст».

А «Солнце» и «Телец»?