Интонация. Александр Сокуров

Июль 2013-го. Приезжаю в Петербург, узнав о любопытной акции, в которой будет участвовать Сокуров. Северную столицу посетил японский сводный любительский хор, который должен исполнить хоровую сюиту «Покаяние» Синитиро Икэбэ на тексты автора документального романа «Кухня дьявола» Сэйити Моримуры о военных преступлениях Японии во Второй мировой войне. Сокурова попросили помочь с адаптацией концертной программы для сцены Капеллы им. Глинки. Режиссер с готовностью откликнулся и пригласил меня присутствовать на единственной репетиции — днем, перед концертом. В перерыве едем в Эрмитаж, где проходит пресс-мероприятие, посвященное «Русскому ковчегу». Пиотровский встречает режиссера у себя в кабинете и ведет к журналистам. В этом весь Сокуров: за один день он успевает поработать с артистами, заскочить в гости к директору Эрмитажа, выступить перед прессой, а затем снова вернуться на репетицию. Впрочем, если в Эрмитаже все проходит гладко, то репетиция в Капелле не клеится. На все попытки Сокурова найти какие-то интересные постановочные решения артисты отвечают вежливым отказом. Например, Сокуров предлагает им спеть несколько номеров, сидя на ступеньках хоров, но для японцев это неприемлемо — неуважение к зрителю! Раздосадованный, режиссер не остается на сам концерт. Не найдя его в Капелле вечером после мероприятия, пишу эсэмэску. Сокуров отвечает — совершенно разбитый и морально опустошенный. Мои неловкие ободрения не помогают.

Август 2015-го. Я пришел к Сокурову записывать последний блок интервью для книги. Режиссер мне предлагает посмотреть недавно законченную «Франкофонию», которая в сентябре должна быть показана в Венеции. Конечно, с радостью соглашаюсь. Смотрю в одиночестве на большом кожаном диване перед большим телевизором. Диван стоит прямо в центре комнаты. Справа книжный шкаф, сзади обеденный стол. Окно слева, и у окна большая клетка с попугаем. Попугай иногда пронзительно, но чисто подает голос.

В фильме есть сцены, снятые здесь, в квартире Сокурова, в его рабочем кабинете. Специфическое чувство — смотреть кино и видеть на экране то, что снималось в соседней комнате! После фильма я некоторое время собираюсь с мыслями и «перевариваю» увиденное, а режиссер готовит чай. Садимся за стол. Долгая и откровенная беседа. Почему-то почти все наши разговоры с Сокуровым заканчиваются на грустной ноте. Так и сейчас.

Месяц спустя «Франкофония» произведет фурор в Венеции. Сокуров получит приз прессы, но жюри демонстративно проигнорирует эту работу. Может быть, из‐за нашумевших слов Сокурова о беженцах, сказанных во время фестиваля? Слов, так отличающихся от позиции лидеров Евросоюза и от заявления председателя жюри Алехандро Гонсалеса Иньярриту, сравнившего себя с ближневосточными беженцами. Сокуров говорит о проблемах мультикультурализма, об опасности для Европы не только беженцев как таковых, но и мусульманской религии в целом. В толерантной Европе это вызвало недоумение. Позиция Сокурова везде кажется не к месту, какой-то неудобной — вроде и не провокация, вроде и не оппозиционер, но… А два месяца спустя в Париже происходят теракты.

Михаил Пиотровский: «Там нет никакого ответа — там поставлены вопросы»

Сокуров вам одному из первых показал «Франкофонию». И сравнения с «Русским ковчегом» здесь неизбежны, потому что там Эрмитаж, а во «Франкофонии» Лувр… Каковы были ваши впечатления?