Фильм потрясающий. Причем это действительно совершенно иной интеллектуальный поворот. После «Русского ковчега» многие музеи просили Александра Николаевича: «Снимите про нас тоже фильм!», и вот он снял про Лувр, но это совсем другое. Там получилась очень сложная история, ведь французы одновременно и сотрудничали с немцами, и защищали Лувр… Это сложный фильм для серьезных и не самых простых размышлений. Нужно задать себе вопрос: как бы ты себя вел, когда твой музей находится в оккупированной стране? Что бы ты делал, окажись ты в музее, куда приходят вежливые немцы, которые разбирают экспонаты? Да, грабят, да, они враги, но они из хороших семей… Они в значительной мере были похожи на тех немцев, которых представляли заочно. Наследники Гёте, Шиллера и Канта! А когда у нас была война, оказалось, что те немцы, которые пришли к нам, сильно непохожи на тех, к которым мы привыкли по литературе. Оккупанты Парижа были порафинированнее, и у них была другая игра. Поэтому там много о чем можно подумать самому, ставя себя на место, и тональность в этом фильме совершенно замечательная. Как-то очень интеллигентно сказано о безумно острых вопросах. Что можно, а что нельзя делать для спасения культурных ценностей? Ведь это тоже большая проблема, я все время ношусь с этим. Ну вот можно убить человека ради культуры или нет? Можно пожертвовать жизнью ради произведения искусства? Что можно сделать, чтобы спасти коллекцию? Можно разговаривать с оккупантами или нужно вести себя как-то иначе?
Всем известно, что война в Европе велась совершенно подругому, и там город брали, чтобы для себя сохранить, а здесь — чтобы уничтожить. Там они приходили и думали: вроде французы и недолюди, а вроде и ничего, европейцы. А здесь их восприятие было однозначным: все — животные, города уничтожить, всех истребить… Поэтому совершенно другой был подход. Блокада — яркий пример. Во «Франкофонии» у Сокурова есть подлинные кадры блокады. Как-то у нас был разговор, как снять Эрмитаж в войну и эвакуацию коллекции. Я говорю: «Александр Николаевич, много снимают и показывают, но это все кадры не подлинные». Он говорит: «Да, я знаю, я все пересмотрел, ни одного подлинного кадра». Там действительно не было подлинного видеоматериала, нельзя было снимать эвакуацию Эрмитажа. Позже снимали, когда назад картины привозили, потом что-то еще делали, и все это сейчас показывают, выдавая за хронику, — как сцены штурма Зимнего дворца из «Октября» Эйзенштейна. Сокуров моментально понял, что весь киноматериал, который есть, — липовый. И потом он мне рассказывал, что нашел только очень немного не постановочных кадров блокады, и показал те вещи, которые не постановочные, вот их он и выбрал.
Там немного другой подход. В «Русском ковчеге» же вся российская история протянута через музей. А во «Франкофонии» рассказ не столько про музей, сколько о людях в музее и вокруг музея, и он больше провоцирует на размышления. Европа мы или не Европа, что такое европейский характер, что такое война в Европе, в какой мере это замешено на искусстве… Он дает самим размышлять, там нет никакого ответа — что хуже, что лучше… Там все значительно сложнее, там поставлены вопросы.
К другим берегам
Сняв более полусотни фильмов, Сокуров не потерял очень важного качества, присущего обычно новичкам: готовности экспериментировать. Но что еще более поразительно, это экспериментаторство проявляется у него не столько в деталях, сколько в самых важных вещах. Своей «Франкофонией» он ставит, помимо морально-этических, еще и культурологический вопрос: что такое кино в принципе?
Мы привыкли, что хорошее кино оперирует в первую очередь аудиовизуальными образами. Чем более выразительными и самодостаточными они оказываются, тем более достойным считается фильм. Разумеется, важна еще и концепция в целом, и история как таковая, но кино не философский трактат и не разыгранная по ролям книга. Этим азбучным истинам молодых режиссеров обычно учат сразу после поступления в киношколу.
Во «Франкофонии» же закадровый голос (Сокурова, разумеется) почти не умолкает и не только рассказывает историю, но и рассуждает, задает зрителю вопросы, а показываемое на экране служит скорее иллюстрацией. Как сделана эта иллюстрация?
Сокуров соединил в одном кинематографическом пространстве игровые сцены, подлинную хронику, современные документальные съемки, даже элементы научно-популярного кино (например, на карте появляются стрелочки, показывающие наступление немецких войск и отступление французов…). Стерты все жанровые границы, размыто само понятие жанра.