Инженер и Постапокалипсис (СИ)

Закончив все процедуры, подошел к Эндрю, поинтересовавшись, не беспокоит ли его что-то, но тут мой взгляд упал на огромный разлом в полу, который был расположен в одной из душевых кабинок. Он была достаточно широким для того, чтобы туда мог протиснуться взрослый человек. Подойдя ближе, внимательно осмотрел старые проржавевшие коммуникации и трубы, уходящие вниз.

— Смотри, — задумчиво проговорил, указывая на разлом и опуская на глаза окуляры прибора ночного видения, — туда вполне можно попасть.

Вернувшись в коридор, подобрал с пола какой-то небольшой винтик, вероятно, бывший некогда частью конструкции металлического столика, и затем сбросил его в разлом, прислушиваясь к тому, как он со стуком ударяется о кирпичные стенки. В довершение всему раздался плохо различимый плеск воды.

— Ты понимаешь? — впервые за все это время ощутив прилив бодрости, спросил у молчаливо стоявшего рядом Эндрю. — Это — канализация! В таких старых постройках, как эта клиника, она обычно бывает очень большой и практически всегда выводит на улицу. Если мы проникнем туда, нам больше никто не будет угрожать, и мы сможем спокойно дойти до места, где сточные воды сливаются в какой-то водоем, — Эндрю грустно опустил глаза, — мы спасемся, Эндрю, ты понимаешь? Спасемся! Давай, нужно спуститься туда, и дальше уже никаких опасностей не будет.

— Это ничего не изменит, — едва слышно отозвался он, — отсюда никому не дано выбраться. Мы погибнем в любом случае, тут или там.

— Не погибнем, обещаю тебе, — воодушевился, вновь опуская окуляры, — давай, сначала спущусь вниз, поскольку там может быть темно, а прибор ночного видения есть только у меня, потом ты спустишься за мной.

Согнувшись в три погибели, кое-как протиснулся в разлом, нащупав ногами твердую поверхность, затем помог спуститься и Эндрю, указывая ему, куда нужно ставить ноги. Далее пролез под расположенными повсюду ржавыми грязными трубами и, наконец, оказался в довольно просторном туннеле, в конце которого виднелся неясный свет. От одного вида этого спасительного огонька моя душа внутренне расцвела всеми возможными красками.

— Дай мне руку, вот здесь пролом в стене, — направляя движения пациента, проговорил, — осторожно, голову не ударь, — он тоже кое-как выбрался в туннель, беспомощно озираясь по сторонам, так как ничего не видел.

Провел его до освещенного участка и, подняв окуляры вверх, радостно рассмеялся, впервые с момента моего заключения в чертовой лечебнице.

— Мы почти выбрались, Эндрю! Осталось совсем чуть-чуть, понимаешь? — возликовал. — Здесь уже нет никого, кроме нас! Пошли, не будем терять времени: нам нужно дойти до слива вод, и там уже будет спасение!

Сделал еще несколько шагов вперед, не помня себя от радости, но голос Эндрю заставил меня насторожиться.

— Тебе следует знать еще одну вещь, Дэвид, — произнес тот довольно странно, и обернулся, — Коэн. Это он перевел тебя в разряд пациентов…

Что чувствует человек, когда узнает имя того, кто пустил его жизнь под откос?

В первую очередь смятение от невозможности понять, как можно быть способным на такое. Всегда стремился относиться к людям так, как хотел бы, чтобы относились ко мне; получалось у меня не всегда, но, по крайней мере, никогда не причинял никому вред намеренно и незаслуженно. Перед Коэном у меня тоже не было никакой вины: разве что, может быть, мелькал перед ним слишком часто, сам того не желая, — но он одним своим действием поделил мою жизнь на «до» и «после». Легко и не задумываясь, отправил меня на немыслимые истязания, возможно, обрек на смерть. Не понимал, как можно быть способным на такое, как можно потом жить, зная, что по твоей вине человек навсегда остался искалечен физически и морально…

Смятение сменяется гневом, который вызван желанием отплатить мерзавцу, сломавшему жизнь, той же монетой. Если и хотел заставить кого-то ответить от лица всей компании лечебницы за все эти бесчеловечные злодеяния, совершенные здесь, — это был определенно Коэн. Не тот дряхлый старик в инвалидном кресле на электроприводе, не слабый, опустившийся доктор Стюарт, а именно этот циничный садист, превративший свое отделение в настоящее подобие застенка. Но этот кратковременный гнев быстро сменился опустошением и смирением.

Какой смысл сейчас был тратить свои последние силы на злобу? Через столько всего прошел и теперь все равно уже ничего не смог бы исправить, эта злость, посеянная внутри, уничтожала бы только меня: ведь известно, что маленькое зло, пущенное в сердце, неизменно прокладывает дорогу большему, навсегда меняя человека.

— Этот поступок на его совести, как и все остальные, — после паузы ответил, — пошли. Мы почти выбрались.