Инженеры

Тут, на одной из скамеек, сидела Настя Бисерова в желтом полотняном платье, без рукавов, с черной густой косой, свисающей на спину. В плетеной коляске под пологом жмурился ее малыш с белыми пухлыми ручонками и необыкновенно голубыми — отцовскими — глазами. Он стукал погремушкой о край коляски и, отдувая молочные губы, пускал пузыри.

Авдентов смотрел на этого крошечного человека, в котором едва-едва пробивалось сознание, точно росток в земле, на его мать, счастливую и несколько возбужденную, изменившуюся за эти годы неузнаваемо и — странно — она казалась ему красивее, умнее, и сдержаннее той, какую знал он еще в деревне. Оба пахали когда-то землю, возили из леса дрова… Как не схожи их судьбы, как изменилась за эти годы Настя Горохова!..

Об этом он и говорил ей, а она слушала, и когда кончил, спросила участливо:

— А как же вы теперь?.. В самом деле решили уехать?.. Жалеть будете…

— Ну что же… так складывается жизнь… — Он помолчал. — Настя, я очень прошу вас передать ей вот это… Перед отъездом мне надо ее увидеть… может, в последний раз. Мне неудобно просить вас, но… сходите, пожалуйста.

Настя положила письмо в книгу, которую читала здесь, и, подумав, сказала:

— Ладно, передам… Только едва ли она… Уж очень поступили вы тогда с ней… такое женщины не забывают… Весну не вернешь зимой…

— Что будет, — вздохнул Авдентов, поднимаясь, чтобы идти куда-нибудь. — Сергею передайте привет…

Дорога вела к лесу, к реке, мимо корпусов завода. Кое-где в низинах держалась в ямах отстоявшаяся после дождей вода. В одном месте пришлось переходить болотце по мосткам: на ровном дне лежала бурая догнивающая ветка и голубая синева неба отражалась в нем. Он смотрел на себя, опершегося на перила: слабый ветер рябил поверхность воды, гнал ее под ноги, и от этого было неясным, расплывчатым и неуловимым его отображение.

Когда-то вот здесь, у кустов, он заснул, измученный работой и жаркими днями, — и снилась ему она… Но и сама явь, когда разбудили его, была похожа на сон: Михаил увидел тогда Марию с веткой в руках, с его тяжелым портфелем, набитым бумагами и деньгами… Не договорив последней фразы до конца, она пошла вот этой тропой к своему дому, — та встреча, запомнившаяся на всю жизнь, все еще волновала воображение.

Громоздились на сухой озелененной равнине корпуса завода, под солнцем сверкали стеклянные площади крыш, дымили высокие трубы; стороной по насыпи то и дело проносились машины, поворачивая к заводу, который гудел, ухал, звенел металлом, и, казалось, гудит под ним земля, где залегли тоннели.

Авдентов смотрел на эти скопления корпусов и думал: «Тысячи людей отдали ему самое лучшее, что было в них, и потому он так велик и прекрасен. Наверно, каждому, кто покидал его, было жалко и грустно поневоле».

Через четыре дня не будет здесь и Авдентова, а жизнь все будет идти, идти своей дорогой… Новые, безвестные ему люди, пожалуй, никогда не будут знать о нем, молодом инженере, кто осушал эти болота, закладывал первые фундаменты, дежурил на площадке в осенние проливные дожди, в метельные морозные ночи и как потом, когда завод пустили, с тревогой ждал часами у печей, чтоб дать стране металл… Но к его поколению, кому выпало на долю увидеть детство социалистической индустрии, которое не повторится больше никогда, пережить ее тревожные болезни, ее беспримерные победы и подвиги людей, — будут обращены взгляды потомков.

В эту минуту завод представился ему монументальным памятником эпохи, изваянным его поколением, — и хотелось жить долго, чтобы свершать еще, работать не покладая рук для Родины, для своего собственного удовлетворения, для тех, кто уже народился или народится после него…

ГЛАВА XII В последний час

До отъезда оставалось только полдня. Он уже отправил часть вещей на вокзал, проданную мебель унесли к себе хозяева, — и комнаты сразу опустели. На пыльном квадратном пятне, где стоял диван, виднелись следы, и с подоконника в углу, где была этажерка с книгами, свисала оборванная паутина. Завтра войдет сюда новый жилец с семьей — и начнется другая жизнь.

В цепь ясно сознаваемых ощущений вплеталась мысль о собственном счастье, которое не сбылось здесь, и сознание своей прежней ошибки, прощенной себе много раз.

Настольный календарь, раскрытый на вчерашнем дне, напомнил ему: 20 сентября — дата его рождения!.. Итак, перевалив рубеж тридцатилетия, он вступил уже в четвертую свою декаду. Разглядывая себя в зеркало, Авдентов не удивлялся морщинкам на лице и первоначальной, пробивавшейся на висках сединке. В дальнейший путь он пускался пока один, но опыт прожитых лет, особенно последнего месяца, когда и ему пришлось извлечь жестокие уроки, вселял уверенность и чувство зрелой силы…

Держа в руке орден, он невольно подумал, что в этом драгоценном куске металла почти ювелирной отделки воплощается не только прошлая его работа, но главным образом будущая, к чему призывали страна и время… Скорее всего это было обещание, клятва самому себе — не быть на новом месте излишне доверчивым и беспечным, каким он оказался здесь наряду с другими.