Инженеры

Солнечное пятно на белой стене подвигалось к двери, часовая стрелка клонилась к трем, и с каждой минутой ощутимее становилась пустота в сердце: и вчера, и сегодня он напрасно ждал ответа от Марии…

Он уже простился с близкими знакомыми, но следовало еще сходить к Колыванову, только что вернувшемуся из Москвы. На крыльце райкома, в самых дверях, он почти столкнулся с человеком, которого не хотел бы нынче встретить.

— А-а, Михаил Иванович, здравствуйте! — первым поздоровался Дынников. Он был в зеленой гимнастерке, такой же фуражке, великолепных военных сапогах; он выглядел бы молодо и свежо, если бы взгляд его темных глаз не был строгим. — Значит, порываете с нашим заводом окончательно? — Выражение лица его стало мягче. — Не напрасно уезжаете, а?..

— Нет, нет, — улыбаясь через силу, проговорил Авдентов, стоя близко к нему. — Уже решено, и можно считать, что меня здесь больше нет. Завод для меня был большой школой, и я покидаю его, как ученик любимую школу. У нас с вами были особые отношения, и это мешало сойтись поближе.

— И я давно хотел поговорить с вами, — но, честно сознаюсь, не сумел, не смог, — и очень жалею. А вы держались тоже в стороне, и создавалось неприятное чувство двойственности… Не знаю, как вы, но меня тяготило это…

— А ведь я думал…

— О нет, что вы! — примиренно сказал Дынников. — Только однажды, — это было давно, — одна анонимка привела меня в бешенство.

— Анонимка?.. вам? — вскинул изумленные глаза Авдентов.

— Да, мне… но это была минута слабости. Я никогда потом не придавал ей значения… Кто писал ее?.. Право, я не пытался узнавать. Но писал ее, очевидно, Макар Подшибихин… Вы его разве не знаете?.. Он вокруг все вертелся… Ну и хорошо, что не знаете… Я говорю об этом потому, что на днях Колыванову прислали анонимку: будто бы я — личный друг Штальмера и прикрывал его. — Говоря это, Дынников возмущенно пожимал плечами, а Михаил, пораженный грязной и крайне опасной клеветой, почувствовал омерзение к тому человеку, с кем по счастливой случайности не был знаком.

— Этого же дела нельзя оставить! — негодовал Авдентов. — За клевету судят. Заявите следственным органам.

— Поди, поймай его, когда анонимка послана из города, почерк изменен, или писал ему кто-то другой. Вчера заявил прокурору… Когда едете? — спросил он дружественно и на прощанье еще раз пожал руку. — Стройте и… будьте здоровы.

Михаилу захотелось вдруг расцеловать Бориса Сергеевича, к которому относился прежде с настороженной неприязнью, кого постоянно избегал и чье имя раньше вызывало в нем только горечь.

Не было еще и девяти часов (поезд отходил в одиннадцать ночи), но Михаил уже нетерпеливо ждал Зноевского, часто выглядывал на дорогу, где должна с минуты на минуту показаться машина.

Тот не подвел его, и ровно в девять раздались под окном два позывных гудка певучей сирены. Потому минутой позже, вошел Зноевский.

Они вынесли чемоданы. Зноевский укладывал их, хозяйственно покрикивая. Уже одетый в дорогу, с портфелем и плащом в руке, Авдентов задержался у порога, блуждающим, рассеянным взглядом, обводя опустелую комнату, где оставлял какую-то часть себя.

…Мягко качнув, машина рванулась с места и, развернувшись у подъезда, почти бесшумно помчалась по широкому накатанному шоссе мимо корпусов завода и рабочих поселков, за которыми начинался лес. Авдентов оглянулся назад, чтобы запечатлеть в памяти родные места, но песчаные холмы и множество строений уже едва виднелись вдали, окутанные полумраком. Темные трубы соседних заводов упирались в небо, и, лениво клубясь, поднимался тяжелый дым. Правобережье, точно горный кряж, тянулось справа, испещренное огнями, и в густеющей тьме, подступая все ближе, открывался у слияния двух рек огромный древний город. Пока только угадывалось по огням скопление зданий, — потом как-то сразу надвинулись они, образуя широкую, обсаженную тополями улицу, в конце которой белели, будто выточенные из мрамора, колонны вокзала.

Обычный шум и суетня в обширных залах, у билетных касс теснятся очереди… Тут, на вокзале, легче всего распознается биение пульса страны и движение людских потоков.

Облюбовав себе место в дальней комнате за буфетом, приятели сели за стол… Авдентов вспомнил, как «мистер Знойсон» угощал его однажды, провожая сюда на строительство, чтобы на другой день пуститься самому в безвестную Америку… А теперь, на новом перегоне жизни, Зноевский опять провожал его… В судьбе людей немало поворотов — то спокойных и открытых, то болезненно ощутимых и страшных, как падение, то легких и приятных или совершенно неуловимых, как пробуждение… Раздумывая о себе, Авдентов сосредоточенно смотрел куда-то в пространство, мимо Зноевского, без особой охоты пил из стакана посоленное пиво, отдувая пену к краям.

— Как твое самочувствие? — спросил Степан.

— Растрепанные ветром облака, — улыбнулся Авдентов. — А ветер кружит, подхватывает и несет куда-то. Чувствую себя одновременно живущим в разных местах — и на заводе, и здесь, и в дороге, и там на Магнитке, где никогда не был. Никак не разберусь: или теряю больше, или нахожу.