Инженеры

— Я пришла проводить, иначе тебе было бы тяжело. Я простила тебе все, все и не виню ни в чем больше… Мне хочется, чтобы, уезжая, ты знал, что делать там, как поступить с собой. Я долго думала над всем, что было и что ждет в будущем тебя и меня… Ты любишь и, может быть, будешь постоянен, но, — честное слово, — пойми меня, Михаил! — и я, и ты бессильны восстановить прежнее. Это невозможно… Подумай: ведь шесть лет прошло. И я и ты — уже совсем другие, что были в деревне. Ты смотришь и на меня и на себя глазами прошлого. Ты мечтаешь о невозможном. Пойми меня! Если бы даже пришла к тебе, я, честное слово, не смогу, не сумею жить счастливо… Это будет ломка всего, чем я живу, — чувства, привычки, распорядок… У тебя — тоже. Мне хочется, чтобы ты передумал, перестал жить прошлым. Я простила тебе давно — и мне стало легче, я спокойнее пошла вперед. Расстанемся по-товарищески, друзьями, не обижайся на меня, не думай обо мне, не мечтай напрасно, устраивайся на новом месте, — и тебе будет легче жить и работать… Михаил, я хочу, чтобы ты хорошо жил, слышишь?

Растроганный ее напутствием, он молча глядел на нее, стараясь надольше запомнить дорогие черты. Ее лицо было близко к нему и грустно улыбалось, а в больших серых глазах, смотревших на него пристально и нежно, он прочитал немой, но выразительный вопрос:

«Все ли и так ли ты понял?»

По-новому постигая ее жизнь и свою, Авдентов с нежнейшим чувством благодарности, печали и восторга припал к ее руке.

— Давай простимся, — торопливо произнесла она, и первая потянулась к нему трепетными губами.

Он обнял ее — и в этом прощальном поцелуе они забылись оба, и посторонний мир погас, чтобы потам открыть для них свои, особые для каждого дороги…

Поезд тронулся.

Впрыгнув на ходу, он стоял на площадке и жадно смотрел туда, где смутным, едва различимым пятнышком виднелась она в тумане дождя и ночи…

Прогремев среди тесных городских строений, поезд вырвался на гладкую равнину. Авдентов вернулся в купе, где было тепло и тихо: мимо окна бежали мигающие огоньки, рассыпанные во множестве, голубоватое зарево от них колыхалось над лесами.

В сжатых ладонях Авдентов долго ощущал бархатное, почти весомое тепло ее руки, а на лице своем — ароматную, неизъяснимую сладость губ…

С каждым мгновением отодвигались огни, нежнейшие в природе, — земные звезды всего милей! — и будто в них воплощалось теперь все, чем жил он еще вчера… Любовь и дружба, завод и люди, близкие ему, неповторимая, преодоленная пора — уже начинали жить в его воспоминаниях…

А впереди, где предстояло строить другой завод и собственную жизнь, маячил где-то в тысячеверстных далях, в дыму и угле седой Урал…

Строгое время

Нередко приходится услышать из уст современного писателя о том, что у него было в жизни «главное время». Главное… Это значит, видимо, что оно было не только самым дорогим, но и самым ответственным, самым наполненным временем жизни, тем периодом в личной и творческой биографии, откуда ведется отсчет гражданского возмужания и нравственного роста. Для писателей военного поколения таким временем, несомненно, была Великая Отечественная… Для старшего поколения советских литераторов главным временем жизни, безусловно, было время революции и гражданской войны. Для горьковского прозаика Александра Ивановича Патреева (1900—1974) — время грандиозных свершений первой пятилетки. Уверенность эта подтверждается и тем бесспорным, на наш взгляд, фактом, что лучшими произведениями в обширном творческом наследии писателя, произведениями, не утратившими своего художественного значения и по сей день, являются романы «Глухая рамень» и «Инженеры», посвященные строителям первого в мире социалистического государства.

Время действия обоих романов — начало тридцатых годов, точнее, 1930—1931 годы — эпоха великого перелома в нашей стране, дерзко и решительно вступившей на путь индустриализации. «Это была весна второго года пятилетки, — пишет А. Патреев в романе «Инженеры». — Вся страна будто сдвинулась с прежнего, обжитого места и пошла прямиком вперед». В том же романе писатель рисует емкую метафорическую картину, иносказательно раскрывающую не только внутреннюю атмосферу в стране в начале 30-х годов, но и внешнее, международное положение державы социализма: «Океан жил неспокойно, свирепые волны били в борт, а корабль, нагруженный до предела, шел первым рейсом, какого не знала лоция мира». Эта метафора в стилистике А. Патреева — не случайность, а знак сознательной установки писателя на изображение времени как периода не только экономических, но и идеологических битв. Так и написаны оба романа — с глубоким вниманием не только к сугубо внутренним делам своей страны, но и с желанием понять, разгадать и обезвредить врага, мешающего строительству первого в мире государства подлинного равенства и справедливости.