Инженеры

— Напрасно уходишь, — уговаривал тот. — Прижились было… Впрочем, рыба ищет, где глубже… У кого нашел уголок?.. на Медвежьем логу?.. Ну что же, до осенних дождей и там не плохо.

А проводив старика, Иван закрыл дверь и сказал Мартыну:

— Как ты думаешь?.. болтать не будет про тебя?..

— За мной вины большой нету… Урок свой я выполнил. Чего им больше?..

Он разжег костер у землянки, повесил на козлы чайник и присел на чурбашке, где любил сиживать Харитонушка. Дул ветер, расчесывая траву на луговине, выдувая пламя костра в одну сторону, и вода не закипала долго.

ГЛАВА V Ревность

Все реже и грустней по вечерам играла Володькина гармонь, и никто из молодой ватажки не приходил на ее зов… Кончилось у палаток прежнее беззаботное весельство: каждая пара находила свое место, в работе крепились новые дружбы, подбирались новые компании, и по вечерам молодежь толпилась у кино и клуба.

Володьку не тянуло туда: Митрофанова Галя лежала в больнице; ногу ей залили гипсом, и, когда Володька пришел к ней в первый раз, она плакала. Несмотря на обещание Колыванова позвонить Семушкину, прием в комсомол откладывали, «Время придет — разберем, ты работай пока, работай», — сказали ему в ячейке. Но он видел, что с той аварийной ночи дело в бригаде у него пошло хуже.

Дружба с Сережкой остыла и едва ли когда-нибудь наладится. Сенцов не прогнал от себя Парфена, однако Сережка взял старика под свое покровительство, будто подчеркнул этим свое превосходство… Ну что ж, он — комсомолец, две нагрузки дали ему в райкоме и, выполняя их, он целыми вечерами теперь пропадал где-то. И, когда уходил из палатки, Володька провожал его ревнивым, почти враждебным взглядом.

Вчера, вернувшись откуда-то, Сережка за ужином сказал: «Я узнавал у Семушкина насчет тебя… Похоже, скоро примут». Но Володьке уже не верилось… Скорее всего, Сережка только успокаивает его, чтобы усыпить, а сам наверно наговорил чего-нибудь плохого… Недаром он тайком от Володьки бегал в больницу к Галке!.. А что ему надо там? Без него не обойдутся, что ли? Конечно, не по сердечным делам бегал в больницу этот рябой остряк (с Настей у него большая дружба), — а только выставить напоказ свое великодушие, похвалиться удачами и тем самым набросить на Володьку тень.

Придя с канав вместе с Харитонушкой, который поселился у них в палатке и быстро подружился с Парфеном, — Володька сидел на постели и, держа на коленях гармонь, перебирал пальцами по ладам… Это была особенная песня, рожденная грустью и размышлением.

Он совсем не слушал, о чем болтают старики, сидя рядком на нарах, и думал о себе, о Галке, которая была единственным человеком, кто близок и дорог ему теперь.

Сбитый с толку событиями аварийной ночи, он с болью в душе возвращался в мыслях к недавнему прошлому, когда все в жизни у них было так светло…

По дороге в больницу он купил конфет и два носовых платка… В прихожей у лестницы на него надели белый халат, с тесемками на рукавах, и он, ступая на носках, пошел к седьмой палате…

Больная порывисто поднялась на локте, увидев его в дверях, но тут же легла опять и болезненная улыбка обнажила ее густые белые зубы. Еще недавно она была словно вся налитая, низенькая, с круглым, полнощеким лицом, с бойкими движениями и темными, плутоватыми глазами. Болезнь выпила ее лицо, ослабевшие исхудалые руки немощно лежали поверх одеяла; простой ворот полотняной рубашки с незавязанными тесемками открывал ее шею, — глубокая ямка у самой ключицы поразила Володьку…

Понуря голову, он сидел на табуретке и больше все молчал.

— Не огорчайся, — сказала она и, высвободив руку, положила ему на колено. — Я скоро выздоровлю… Мама приехала, навещает… Насте скажи, чтобы пришла… Я ведь целыми днями лежу — мне скучно.

— А ночью-то как?.. спишь ли? — спросил он.

— Нет… редко… и про вас, про всех думаю. — И тихо, едва расслышал он, сказала, не спуская с него взгляда, ласкового и благодарного: — А тебя все во сне вижу… чуть забудусь — и опять ты… Рубашка на тебе грязная… отдай постирать…

— Отдам.

— А там как у тебя?.. От других-то не отставай, Володь… а то мне стыдно будет… И самому хуже…

— Не обгонят, я работать умею, — отвечал он, чтобы ничем не огорчить больную.

На тумбочке все еще не увядала в стакане ветка китайских яблок, которую принес он Гале в первый раз.

— Ты не приноси ничего, у меня все есть… Только сам приходи… пораньше… а если задержит что — записку пришли… И книг не забудь… мне разрешили…

Прощаясь с ней, он видел, с каким тяжелым чувством остается она, как хочется ей уйти с ним вместе, — но боясь наскучить ему, не просит даже о том, чтобы посидел подольше…

Должно быть, сильнее Володьки была эта худенькая, измученная недугом Галка, если с такой улыбкой провожала его взглядом.

На перекрестке дорог, недалеко от палаток, нагнала его Настя Горохова с тетрадями под мышкой.

— Идем скорее, а то запоздаем, — сказала она, слегка толкнув его под руку. — У ней был?.. Ну что она?..

— Лежит… ногу-то гипсом залили…