- И как успехи? – вопиял Иоанн.
- Отравил младенца мужеского рода, сына Магнуса и Марии.
- Еще и племянница! – царь страдал, справедливо виня себя и в самоубийстве Евфимии. – И хватит! Хватит!
Зрачки Иоанна в гневе белели, шея и запалые щеки наливались кровью, борода болталась торчком:
- Вернуть! – приказал он о Матвее.
Сомневаясь, как же поступить, как спасти Ефросинью от царской любви, сто ровня ненависти Яков вернулся в поместье. Неожиданно туда явился Матвей. Через московских купцов в Литве ему сказали немедленно бросить неоконченное задание, вернуться в Москву. Яков ласково встретил племянника. Тот ходил с опухшим от пьянства лицом, завистливо оглядывал спокойное хозяйство дяди. Требовал браги, меда хмельного. Помалкивал, чего его из Ливонии выдернули… Матвей поехал в столицу, и Яков с ним.
Ефросинью привезли из монастыря чуть ли не накануне пострига. Нарумянили, накрасили, разложили по плечам толстые русые плечи, выставили на царское обозрение. Иоанн горел умыться собственным падением. Он призвал знатнейших бояр. Расселись по лавкам в кремлевских палатах. Сидели важно, сопели, оглаживали щекастые заросли. Государь дозволил не снимать шапок, ибо, сняв перед царем, не могли они сидеть с непокрытой головой перед блудницей.
С прозрачным шелестом полы ферязи пробежал Годунов. Двое служек ввели Ефросинью. Лицо ее напряглось страданием, губы дрожали. Красный женский сарафан, ушитый в боках, подчеркивающий грудь и фигуру, венчался приподнятым воротом, откуда гибким стеблем вырастала лебединая набеленная шея. Через припудренный подбородок лезли пурпурные пятна, коими покрылась очередная царская невеста. Голубые глаза в веках, подведенных сурьмой, пучились. Ефросинья рухнула в ноги Иоанну, сидевшему на возвышении рядом со старшим царевичем. Царь – в схимном платье времен опричного
Ее видели так: Невеста процветала в пороке. Действительно, грудь Ефросиньи круглилась, вздымая расшитую мелкой бирюзой занавеску. Бедра при узкой талии были широки, делая невесту схожей с пчелой. Ладную фигуру хорошо стало видно на возвышении, когда мамки приподняли Ефросинью с колен и подвели ближе к государю и наследнику. Бояре, вытягиваясь с мест, искали в признаки падения. Ефросинья держалась непроницаемо. После короткого взрыва эмоций, более, кроме самой ее истории, ничто не выдавало постыдного занятия. Мужские взгляды лизали, копались: где, где ты разрушительный сатана?! Мнили, что черт сорвет маску привлекательного тела, с рогами и вилами ринется на знать, рвать терзать, вырывать, оформлять худшие желания, чувства, насиловать. Сведения о Ефросинье будоражили собравшихся. О ней шептали из уст в ухо. Многие старцы недослышивали, шел переспрос. Шипенье, злой разговор волнами катился от намасленных голов под белые арки сводов. Митрополит Антоний отвернулся, шепча анафему. Весь клир тупился и молился бежать искушения, прежде – не хотевшему противного государю
Ввели бабок, заморских докторов. Еще прежде исследовав претендентку они установили, что тане могла не рожать: развитые груди, округлый живот подтверждали. У Ефросиньи потребовали объяснений. Она согласилась: ребенок рождался. Умер на первом году. Иоанн предавался болезненной радости: не убийца ли невеста тоже? О ребенке ничего не знали дядя и племянник Грязные, бывшие там же. Яков заливался краской. По бледному лицу Матвея гуляли пятна. Приглашенная игуменья, исповедовавшая Ефросинью, сверкала взглядами и клялась: про ребенка не открылась ей грешница.
Разыгрывавшееся вопияло. Иван Петрович Шуйский, тогда еще не выехавший в Псков, не сдержав оскорбленного приличия, потребовал удаления нравственной преступницы. Ее следовало побить камнями, а то зашить в мешок с камнями да бросить в реку. Бояре зашумели, загалдели. Соперничавшие кланы сходились: казнь. Старик митрополит еле всполз по посоху и шептал о заключении виновной в монастырь со строжайшим уставом навечно.
Дали слово Матвею. Он рассказал, как был ранен на Дону. В полубеспамятстве, не чая выжить, тайно обвенчался с суженной, та с родителями Ананьиных произвел сговор воспитатель дед Костка.. Отец знал, одобрял. Дед Костка умер, Василий Григорьевич пропал без вести. Венчавший Пахомий бегал Бог весть где. Венчание подтвердили Ефросинья и Яков. Глаза этих двух не встречались. Яков негодовал более на судилище, чем на Ефросинью, чью судьбу считал следствием обстоятельств, жестоким, видимо, необходимым душе испытанием. Позвали родителей невесты. Они рыдали, признав дочь. Сомневались, как дальнейшее обернется.