Вот царь покорил Ливонию и въехал в благословляющие его Ревель и Ригу. На сцену вышли разноплеменные народы. Каждый соответствующе одет, с особенной песней и пляской. Далее утомленную публику предполагалось встряхнуть спуском с возвышения на помост самого государя. В величайшем присутствии глашатай должен был зачитать указ об облегчении налогового бремени крупным мирским, церковным и монастырским хозяйствам, подготовленный Боярской Думой. Только Географус, допустил от усердия роковую оплошность, лишившую его милостей, исключая тех, которыми он сам себя успел наградить. Маэстро сподобился показать собравшимся красивейших своих актрисок, лично в таланте опробованных. Опять задействовали царские тряпочные закрома. Вышла дева под стать Анастасии, а вслед за нею – Мария, Марфа, Анна, опять Мария, снова Анна, Василиса… Иван, сидевший подле отца слышал, как хрустнули отцовы паучьи пальцы, скребнувшие по скипетру. Годунов, собакой изучивший государя, почуял дуновение глубочайшего неудовольствия. «Кто придумал?!» - сверкал неистовыми глазами царь. Не дурак Феодор, конечно же! Наследник ли насмехается?! Окружение? Дума? То был дурак – Географус.
Никто не знал мыслей царя, рожденных лицезрением усопших и сосланных супружниц: золото- и беловолосых, чернокудрявых. Со всей отчетливостью при сопоставлении красавиц Иоанну открылось, что сначала женился он на дочери древнего княжеского рода, потом – княжеского, но басурманского, а вот – купчиха Марфа, после нее – совсем незнатные, безродные две Анны с рецидивом благородства в Долгорукой. Со всей России прежде свозили ему на отсмотр до двух с половиной тысяч девиц, оставляли лучших. Доктора и
Иоанн неуклюже вытянулся. Худая вымороченная заостренная фигура нарисовалась на возвышении. Тихим голосом он сказал думным боярам и дворянам идти на пир в Кремлевские палаты, простонародью же после зачтения глашатаем милостивого указа, без присутствия царя разбросать баранки, сладости, мелкую монету.
По дороге к царю в ноги лег нищий. И хотя душу Иоанна обуяло раскаяние за заблудшую жизнь свою, за гибель многих знатных людей, прежде родичей, он пошел с бедняком, велев его не гнать Окружение рассчитывало, что нищий попросит денег, некоего разбирательства. Нет, искривленный годами старик вещал о вере. Иоанн положил руку на его рубище, провел в пиршественный зал и слушал внимательно. Старик показался ему мудрецом. Немедленно определили деда податным целовальникам в тот край откуда прибыл. После беседы с ним царь сказал митрополиту и боярам проследить не употреблять при наименовании младенцев иных имен, кроме упоминавшихся в Библии. Такова была выжимка нищенского незаинтересованного разговора.
Растерянный Географус сворачивал действие , ему напоследок хотелось выпустить к народу важнейших русских князей – Иоанновых предшественников. Наряженные стояли великий дед и отец самодержца. Специальный номер показал бы торжество правой ветви благоверного Александра Невского над младшей порослью. Знать и иностранцы растекались с представления на пир. Где царь, там и выгода. Народ и мелкое купечество с незнатным клиром потянулось заглядывать в оконца, принюхиваться, обсуждать. Ожидать, когда по царскому обыкновению дозволит он войти в опустевшие палаты, сесть за стол, доесть и допить оставшееся.
6
Иоанн сидел на поставце в малой горенке Александрова дворца. Он дрожал от сквозняка, дувшего в зарешеченное оконце. Укрывался полой серой сермяги, аскезы великого грешника. Придворные моментально считали царское настроение: из золота и парчи переоделись в скудельное, похоронное, скорбное. Годунов скользнул в горенку, стоял, горбился. Помещение было узкое, только царь заставил перетащить сюда пропасть икон. Лики налезали друг на друга. Многоглазо глядели на являвшихся. Перед царем хотелось исповедаться, а исповедаться было нельзя. Истина легко обращалась на кающегося. Вспышки гнева разрывали высочайшее покаяние, как внезапная молния раздирает покойное небо.