Йомсвикинг

Мы поскакали обратно к тому месту, где разбили лагерь. Сигрид распаковала сверток со свининой, которую жена Свартура положила в сыворотку; мы пожарили небольшие кусочки мяса на палочках над огнем. Сигрид завязала шкуры на наших лошадях, чтобы они не замерзли ночью, мы поели, и она как-то странно притихла. Мы разбили наш лагерь на краю леса, чтобы была видна горная пустошь. Солнце полыхало как огонь на горизонте, а снег стал серо-голубого оттенка.

– Темнеет, – сказала Сигрид. Я кивнул. – Надо не замерзнуть, – добавила она. – Накрывай нас одеялами и ложись ко мне.

Я сделал, как она просила. Мы полежали недолго так, как делали это во время нашего путешествия по стране вендов. Она прижалась своей спиной к моему животу, я обнял ее, зарывшись в ее роскошные рыжие волосы. Но потом Сигрид взяла мою руку и положила ее на свою щеку. «Я больше не рабыня, – повторила она, ожидая ответа от меня. Но я молчал, поэтому она продолжила: – Люди считают меня твоей женщиной». Она повернулась ко мне наполовину и посмотрела в глаза.

– Я могу стать твоей, Торстейн. Если ты этого хочешь.

Я не помню, ответил ли я и вообще сказал ли ей хоть что-нибудь. Все, что осталось в моей памяти, – это как она снимает с себя платье, как я вожусь со шнуровкой на ее шерстяных штанишках, оказавшихся под платьем, как Сигрид держит меня за спину; ее дыхание становится прерывистым, и она, такая хрупкая, оказывается подо мной. Я чувствую ее теплую кожу под своими руками, ее бедра, губы на моих губах. Она возится с моим ремнем, ослабляет его и стягивает с меня штаны. Я чувствую прикосновение ее кожи, ее бедра двигаются навстречу моим, и, когда я вхожу в нее, ощущаю, как она напрягается, впивается своими ногтями мне в спину и тяжело дышит.

Она стала моей в тот вечер и была так прекрасна. Сама Фрейя, должно быть, нашептывала нам священные слова о любви и наслаждении, потому что мы совсем не ощущали зимнего холода, окружавшего нас. Мы чувствовали лишь друг друга.

Когда мы проснулись, наступал рассвет. Я лежал на спине, а голова Сигрид покоилась на моей руке. Не помню, чтобы мы мерзли, ведь мы лежали, тесно прижавшись друг к другу, укрывшись одеялами, хотя костер уже давно прогорел, а морды наших лошадей были покрыты инеем. Я понимал, что мне надо встать, чтобы помочиться. Сигрид почувствовала, что я проснулся, что-то сонно мурлыкнула и потянулась. Когда я встал, она приподнялась, опираясь на локоть, и уставилась на меня.

– Куда ты? – спросила она, я пробормотал что-то насчет того, что мне надо сходить за деревья, и она легла обратно. Я отошел за старый дуб и пустил струю в снег, потом вернулся обратно и принялся ломать ветки и сучья, которые остались, нашел трут в сумке и начал стучать огнивом по кресалу. Сигрид пристально наблюдала за мной, как будто ей это было интересно. Когда мне удалось поджечь веточки, я начал раздувать огонь дальше. Сигрид села, укутавшись в одеяла.

– Ты знаешь, что теперь ты не сможешь уехать от меня? – спросила она.

Я сидел на коленях возле костра, с тлеющими прутьями и щепками в руках.

– Я не думал об этом…

– Я теперь могу быть с ребенком. – Она убрала волосы со лба, и ее взгляд упал на дымящиеся ветки в моей руке. Я так и сидел, пока до меня доходил смысл сказанного Сигрид. Я понимал, что она была права, но еще вечером так не считал. Я вообще об этом не думал. И тут почувствовал раскаяние.

– Ты ведь не уедешь от еще не рожденного ребенка, как твой брат?

– Нет. – Мой голос прозвучал на удивление решительно, в нем не было слышно сомнения или раскаяния.

– Поклянись, Торстейн Тормудсон. Клянись Одином.

Я обжегся об угли и быстро их бросил под ветки в костер.

– Поклянись Одином, – повторила Сигрид.

– Да. – Я кивнул и потер руку. – Клянусь Одином.

В то утро мы больше не разговаривали. Сигрид попросила, чтобы я вернулся к ней под одеяла, и мы так сидели, греясь возле костра. Мы съели половину ржаного хлеба, который Сигрид взяла с собой. Своим сыновьям я рассказывал, как мы сидели рядом в то ясное зимнее утро, двое влюбленных, наконец-то познавших друг друга как мужчина и женщина. Обычно я еще рассказывал сыновьям, как я отрезал кусочек хлеба и бросил его в костер в знак благодарности Фрейе, но правда заключалась в том, что вскоре мне пришлось позабыть и про хлеб, и про свой страх, что она могла уже быть с ребенком. А пока я лежал с Сигрид у костра, как мы делали это и накануне вечером. Когда мы вернулись на хутор, на дворе нас ждал Свартур со своим младшим сыном. Когда я спешился, Свартур подошел ко мне и взял за руку, взглянул на Сигрид, потом похлопал меня по плечу и кивнул. Он махнул рукой, чтобы мы шли за ним, бормоча, что нам лучше зайти внутрь, а мальчик присмотрит за нашими лошадями. Ко мне приехал гость.