Йомсвикинг

Я постепенно начал понимать, что Бьёрн слышал немало речей Олава Вороньей Кости, ведь эта фраза о трёндах была будто снята с языка Олава. Бьёрн ведь и сам, как я, был простым юнцом из Вингульмёрка, хотя от мальчишки в нем осталось совсем немного. Я видел его спину, когда он греб, мышцы, бугрящиеся под льняной рубашкой, и широкие плечи. Когда он стоял среди других воинов на корабле, я видел, что он во всех отношениях стал одним из них. И дело не только в бороде и тунике, широком ремне на поясе и накинутом на плечи плаще. Дело было в том, как он себя вел, в силе его рук и спокойном, но всегда внимательном взгляде. Ничего в нем не осталось от мальчика, когда-то уплывшего с сыновьями бонда. Бьёрн стал мужчиной и воином. И я, как и в детстве, начал подражать ему во всем. Топор Бьёрн носил на бедре, ближе к пряжке, чем я, так что я передвинул петлю для топора, чтобы носить его, как он. Его нож, длинный сакс, висел в ножнах прямо перед топором, чтобы можно было вытащить его левой рукой; тут я тоже сделал, как он, и закрепил свой нож точно так же. Конечно, я переживал из-за своей покалеченной ноги, но Бьёрн меня успокоил и сказал, что, когда битва в самом разгаре, двигаться времени нет, главное твердо держаться на ногах и не отступать. Что важно, так это сила рук, а у меня она есть, он пощупал мои предплечья, проверил хватку и заявил, что я не слабее взрослого мужчины. Вскоре я узнал, как дерутся люди Олава: как варяги, держа в правой руке топор, а в левой – сакс или обычный нож. В Норвегии к такому не привыкли. Там в бою по-прежнему выстраивались заграждения из щитов и линии копейщиков, из-за чего преимущество всегда переходило к тем, у кого было больше войска. Олав научился сражаться у Сигурда, белобородого, выкупившего его из рабства и служившего у князя Владимира в Гардарики. Варяги часто вступали в бой малыми силами и потому научились биться более ожесточенно, чем это было обычно для вождей на севере и западе.

В первый день после отплытия воины, наверное, мучились от похмелья, и, как только их сменяли на веслах, они заваливались спать. Я какое-то время сидел и смотрел на корабль Олава: он довольно долго держался всего в двух полетах стрелы по правому борту от нас. Белобородый, который, как я узнал, был дядей Олава и звался Сигурдом, и сам Олав стояли на носу, и я мог видеть, что они заняты чем-то важным. В руках у Сигурда было что-то, что он постоянно ронял на палубу, а потом они с Олавом опускались на колени. В эти моменты они исчезали из поля зрения, но вскоре опять поднимались, и Сигурд вновь кидал на палубу что-то, что держал в руках.

– Вороньи кости, – сказал Бьёрн позже тем вечером, когда мы сидели, уписывая кашу. – Я их тоже видел, Торстейн. Они гадают по вороньим костям. Может, они так определяют курс. Не знаю. Это какая-то ворожба из Гардарики.

С последними лучами солнца на корабле Олава подняли два белых флага, и рулевые повернули рукоятки весел, а шкоты были обтянуты. Корабли поменяли курс и пошли чуть севернее, и так на нас пала первая ночь на пути домой, в Норвегию.

Про Олава говорили, что он не понимал земли́. Под этим подразумевалось, что он бо́льшую часть жизни провел в море, а потому так и не смог научиться управлять сушей. У него никогда не было своей столицы, и, пока он был конунгом Норвегии, он вечно переезжал с места на место, перевозя на своих кораблях все свое богатство, войско, да и власть. Теперь он плыл на восток, в страну, которую покинул еще младенцем, и я долго не мог понять, почему он просто-напросто не остался в Англии. Богатства у него было больше, чем можно представить, он ведь мог провести всю свою жизнь под защитой короля Этельреда. Да ведь и жена у него была, Гюда с Фризских островов, но и ее он оставил, желая завоевать страну своих предков.

Может, вороньи кости велели ему поступить именно так. А может, жажда еще больших богатств или желание править людьми и родами, которые когда-то изгнали его мать и чуть было не истребили весь его род. Может, он просто хотел отомстить за то зло, которое ему причинили. Даже сегодня я не знаю, что вело его. Но я знаю, что истории, записанные монахами Этельреда, мол, Олав завоевал Норвегию, чтобы принести язычникам Белого Христа, – это чистая ложь. Олав сам оставался язычником телом и душой. Для него Белый Христос стал просто-напросто новым оружием, чтобы склонить людей к повиновению.

Но той ночью я этого не понимал. Я был по-прежнему ослеплен. Лежа в темноте рядом с Бьёрном, я чувствовал себя в безопасности и считал, что мое место – среди этих людей. И это было не только из-за осознания того, что Бьёрн и другие дружинники Олава будут сражаться бок о бок со мной и я с ними. Это глубокое ощущение безопасности шло и от Олава. Он был настолько уверен в себе, что, если бы он приказал нам плыть прямиком в Гиннунгагап, мы бы безо всяких сомнений последовали за ним.