Иосиф

– Да она в нужник ходить…

– Как это она ходит?

– А вот сама и ходить!

– Как, сама?

– Как захочет, так и идеть… на четырёх копытах!

– И как часто она у тебя в нужнике бывает? На четырех копытах? – спрашивает зоркий сокол. Видать, он всякого насмотрелся…

– Да вот, устал ямы копать, гадость такая! – говорит хозяин и ножом по горлу козочку. Кровь брызнула и на хозяина, и на учетчика. – Правильно? – спрашивает хозяин.

– Ты что?! – брезгливо дергается зоркий сокол. – Нашел, где резать!

– В своем дворе, где хочу, там и режу! Отойди подальше! – зловеще просит хозяин козы. – А то я бешеным бываю. От крови!..

А ещё в наших краях наряду с другими передавалась и такая история. Я слышал разные её варианты, но у нас звучало так. В каком-то районном центре на руку скульптуры Ленина, которая указывала в светлое будущее, повесили курицу, а к ней приписочку:

При царе неслась,
При Ленине затряслась,
При Сталине обос…лась,
При Хрущеве – повесилась…

Но возвратимся к стройотряду в Казахстане. Недалеко от объекта нашего студенческого строительства стояли десятка два, может, и три зерноуборочных комбайна. К этой технике я относился и отношусь с большой любовью, потому что, будучи старшеклассником, два года подряд подрабатывал штурвальным на СК-4. И вот, стоят эти комбайны в степи, красавцы, и никто к ним не подходит. Ни человечка в том стане, а время уже уборочное подступает. Опять к молдаванину с вопросом лезу. Молдаванин этот рядом с нами работал – молоко совхозное сепарировал и иногда нас, студентов, угощал парным. Правда, после его угощений мы всегда «болели» животами. Болели, но пили! Помню, звали молдаванина Василием.

– Вася! – спрашиваю, – а отчего у вас ТАМ полная тишина? Ни одного комбайнера не видать? Комбайны нужно шприцевать, отлаживать, налаживать. У нас их с мая начинают чинить, а у вас?.. Глянь, вон, пора в поле выходить!

– Чинить! Ха! Так они все списанные, студент! – смеётся молдаванин. – Это же кладбище отработанных комбайнов!

– Как списанные?! Какое кладбище?! – поражаюсь я. – Они же на вид все новенькие!

– Новенькие, – соглашается Вася. – Но их у нас никто не чинит. Случись хоть какая-нибудь поломка: баллон лопнул, или что там ещё может быть? Мелкая, крупная – всё! Завтра тебе новый, а этот сюда! На кладбище…

Помню, тогда я промолчал, но подумал, что Вася, мягко говоря, привирает. А перед самой отправкой нас в Москву с одним приятелем мы посетили это кладбище и ошалели. Даже моторы на комбайнах стояли целёхонькие! Было жутко видеть всю эту новую, но уже списанную технику. Местные жители, помимо Васи молдаванина, говорили, что эти комбайны даже заправленные стоят. Помнится, как я фантазировал, как бы каким-нибудь чудом переправить все эти комбайны к нам в хутор?

В эти же годы, в конце семидесятых – начале восьмидесятых, к отцу на дом со всякой мелочью заявлялся управляющий нашего хутора громкоголосый дядя Серёга Попов. Он приходился отцу родственником. Как говорят у нас, седьмая вода на киселе! Далёким, далёким сватом! Вот. Несмотря на крупное его телосложение, говорил дядя Серёга высоким голосом. Ещё ворота за собой не закроет, а уже крик и шум от него во дворе и в хате:

– О-о, сват! А пропади оно всё пропадом! Я жа опять к табе! И здорова были!

– И слава Богу, сваточек! – отвечал отец и беззлобно смеялся. – Чего? Опять чего-нибудь лудить?

– Лудить, Палыч, лудить! Ну, потек радиатор, Палыч! И чего ты будешь делать? Трактор стоить! А у меня их хоть и куча, да вся гнилая! Латанные-перелатаные! Сам латаешь. Я жа табе говорю, и пропади оно всё пропадом. Последний год дорабатываю! Всё! Уборочная кончится, пусть кто хочет рулить! Уйду, уйду!

Большой и грузный дядя Серёга вёз, а то и через весь хутор, раскрылившись, с причитаниями, на огромной ладони, нёс какую-нибудь маленькую трубочку.

– Клавдя! Глянь, а, тикёть! Сволочь!

– Хто тикеть? – шарахалась случайно встречная хуторянка Клавдя.

– Патрубок потек, я табе говорю, Клавдя!

– О, а я чё? – недоумевала Клавдя.

– Да ты, конечно, ничё, через левое плечо! Толькя чем я яво замажу? Соплями? – начинал злиться управляющий. – Трактор-то стоить вот из-за этой гадской трубочки! А табе – ничё! И никому в хуторе – ничё! Вон, вишь, куча гнилой техники сто-оить! Клавдя! А ни-ко-мушеньки – ничё! Одному Сергею Федорычу – чё! А она мне – чё?!

– Да чё ты ко мне со своей трубочкой пристал? Иди, вон, к Богучару! Он табе её и замажить чем-нибудь!

– Богучар-то замажить, замажить, а чем платить я ему буду, Клавдя?! Он жа тожа не дед Мороз бесплатно мазать! А у меня в смете нету таких услуг, а табе и байдюже!

Вот с такими стенаниями приступал дядя Серега к отцу и сразу предупреждал:

– А платить нечем, Палыч, нечем. Вот, припай – на! Потом как-нибудь отблагодарю, – дядя Серёга вынимал кусок олова, иногда кислоту соляную приносил.

Отец никогда не ворчал и не заставлял себя упрашивать. Лудил, паял под громкие возгласы управляющего: