Иосиф

– И ни вчерашний, и ни позавчерашний! – вступила мать. Родители лежали по своим кроватям. Ночь уж была. В такое время они обычно спали, да сын родной, восторженный, будоражил их спокойствие. – Натуральный заиц! Зимой, вон, када охотники идуть мима нас, спрашивають отца: «Палыч, зайца тваво грохнуть, али как?» А отец им супротив становится! А он, подлец, всю яблоньку, вон, у колодца обгрыз!

– Каждый год, Паша, грызёть энту бедную яблоньку! Одну выбрал и грызёть её, подлец! – сокрушается родитель. – Иной раз выйдешь и крикнешь ему…

– Кому?!

– Зайцу, Паша! Подлец ты такой! – кричу. – Чего жа ты творишь, а? Скажу вот охотникам, они тебя враз расчахвостють!

– И что, слушается? – ехидничаю я.

– Ты, Паша, не веришь, а ведь это так! – утверждает мать.

– Какое-то время не грызёть, – отвечает мне отец. – А потом опять за старое берётся! Видать, память у няво плохая! Ха-ха…

– У зайца?!

– У заица!

В ложе Рассыпной балки, по рассказам отца, до революции располагалось ещё два пруда. Между прудами существовала общая система сброса воды, а в прудах водился красный, золотистый карась. В шестидесятых годах вК улиновский пруд запустили малька карпа: обыкновенного и зеркального, и года через три со всех сторон к берегам нашего тихого, спокойного и диковатого пруда были пр-о топтаны десятки и десятки стёжек-дорожек. Рыбалка тут началась такая!.. Опасно окунаться в кулиновские рыба-ц кие истории. Тут уж точно утонем в потрясающей выдумке местных рыбаков о том, как японскую леску ноль шесть, а то и ноль семь карп рвал, словно ниточку, или на сколько килограммов тот или иной рассказчик выуживал рыбину…

– Клюнул, – говорит, – карп, а как начал тянуть, елееле вытянул сазана!..

Мы на плотине. С блаженными улыбками тупо пялились с братом на поплавки. Не клевало. Но в таком положении готовы были сидеть и час, и два, и целый день. А день уже шел к концу. Ах, какой аромат исходит от наших прудовых вод! Любитель растительного мира, не отрывая глаз от водной глади, безошибочно мог определить, что где-то здесь рядом произрастают донник, и душица, зверобой и чабрец. А из камышовых зарослей изливает неповторимый свой запах сусак зонтичный. Ко всему этому аромату примешивается ещё и сладковатый, с ромашкой и осотом, крепкий дух недавно скошенного и собранного ячменного поля, расположенного рядом, за дорогой у плотины. Перепёлка с той стороны пруда умиротворенно всех, кто её слышит, непонятно куда зовет – то ли поспать в степь, то ли попить ключевой водицы из родничка в Глубокой балке, что лежит в километре от нас, сидящих на плотине…

Где-то вдалеке затарахтел мотоцикл, и скоро на плотину выкатил «УРАЛ» с коляской, с управляющим дядей Серёгой за рулём. Увидев нас, дядя Серёга обрадовался и огласил окрестность приветствием:

– О-о, здорова, браты Богучары! Приехали?

– Приехали!

– И чё? Клюёть?

– Не-а, дядя Серёга!

– А какая жа она, дура, нонча клюнет? Павло, ты чего? – Я давно заметил, когда мы с Вовкой были вдвоём, то в обращении со старшими хуторянами, в лице того же дяди Серёги, все отрицательные моменты – порицание, насмешка – были обращены ко мне, а всё возвышенное, приятно чувствительное – к заслуженному артисту Украины, к Вове. – Ты жа смотри, откуль ветер, Пашка? Афганец! А ты знаешь, что такой Афганец?.. И полнолуние щас! Э-эх, рыбак ты, рыбак! Горе, а не рыбак! А когда жа вы появились? – дядя Серёга уже улыбался брату.

– Вчера, Сергей Фёдорович, – слегка заважничал заслуженный артист. – Вчера мы приехали.

– И как-то неправильно вы сидите, Вова! – хохотнул управляющий. – Че то у вас, браты, ни выпить, ни закусить… Я жа, скажу вам честно, не знаю и зачем я суда ехал? Это, наверно, чтобы вас увидать! У нас жа уборочная почти закончилась, гречка осталась и просо! Щас на разведку смотаюсь! – дядя Серёга плутовато подмигнул. – Павло, гляди за поплавками, чтоб совсем не потонули! Ха-ха…

Через полчаса дядя Серёга привез выпить и закусить. Выпивохой он не был, но компанию поддержать любил. Мы сели на бережок, и дядя Серёга поведал нам ужасную хуторскую историю, которая произошла накануне нашего приезда. Конечно, он не мог начать рассказывать её сразу, а начал с вопроса.

– Пашка! А ты у нас в Бога веришь?

– Дядя Сергей, так… – вопрос прозвучал неожиданный.

В начале восьмидесятых, когда произошла вот эта встреча, я после института культуры основался в Подмосковье,в жилом городке Петелинской птицефабрики, и среди полуторатысячной армии «хрущевских ошметков» стал одним из её «бойцов». В эти годы, начиная с шестидес-я тых, вокруг Москвы было выстроено более двадцати пт-и цефабрик. И строили эти фабрики, и работали потом на них все те же «ошмётки» со всех деревенских, сельских и хуторских уголков Советского Союза. Мне, как молод-о му специалисту, дали квартиру, и в местном, только что отстроенном Доме Культуры, я развел кипучую деятельность. Набрал большой театральный коллектив и не без-у спешно ставил различные постановки. Был самолюбивый, потому и горделивый, заносчивый – какой тут уж Бог?