Иосиф

– Есть и другое высказывание – нет ничего тайного, что бы не становилось явным, – смело выступил я, но подумал – сейчас, дядя Серега укажет мне место под солнцем!

Но управляющий снова положил голову набок, посмотрел на меня, как на незнакомца, и осторожно поставил вопрос:

– О! А хто это сказал?

– А Господь Бог! Сам Господь Бог! Это в Писании сказано!

– Да? А-а, да-да! Слыхал, слыхал! Как же! Это я слыхал! –заёрзал дядя Серёга. – Да ты Писанию читаешь?! – развернулся в мою сторону, и потеплел во взгляде. – Прям сам читаешь? – опять поёрзал. – О-о, молодец, молодец, Пашка! Да там жа буквы вон какие, не по-нашенски!

– Старославянские…

– Старые, старинные буквы! Ну, я жа понимаю! Не дурак совсем! Да-да-да! О-о-о! А я думал, что ты только на гитарке и могёшь, а? Володя! Глянь! Молодец какой!

Честно признаться, я и сам поёрзал. Слышать-то я слышал и запомнил, но Евангелия в то время ещё не читал. Только листал. А брат подмигнул мне:

– Молодец! – ему всегда нравилось моё бренчание на гитарке.

– Дядя Серёга, давай дальше! – я решил поскорее перелистнуть не удобную для себя страницу…

– Ну-ну! Ты смотри! Писанию читаить! – дядя Серёга значительно покачал головой и с этого момента стал мне улыбаться, как заслуженному артисту – чаще!

– Значит, погнала она стеречь, одна. День, он длинный, когда стерегёшь, сами знаете. А в энтот день жара стояла-а, и ни ветерка, ни колыхания! Люди говорили, осиновый лист на горе, на Городище, и тот на боку лежал, на солнце томилси! Не трепыхалси. И вот за полдень, к пяти вечера, да уж к пяти козы сами и прибрели домой. Но главна, главна перед тем Аркашка на своей лошади по Маркиным проскакал! Бабка Шурка Карасёва рассказывала, что он чуть не убил её. Говорит:

– Дорогу перехожу, а он, анчихрист, как бешеный, галопом! И прям чуть-чуть, и сбил бы. Я, – говорит, – толькя и крикнула ему вдогонку:

– Ты чё? Глупой!? Гляди, куда скачешь! Тут люди добрые ходють!

А она жа там на краю живеть, тётка Шурка, к Нижней Речке.

Аркашка проскакал, козы появились, идуть, пылять, а время – и пяти нету. Им ба в посадках лыко драть да траву щипать, а они как вошли в хутор, так и полезли по садам и огородам. Коза, это ж такая тварь! Пропади она пропадом! Но она и даёть! Материально выручаить! Да ещё как выручаить! Вон, мотоцикл, на чё бы я его купил? Люди на них и выживають, на платках пуховых! Но стеречь их – о-о-о! Она жрать не будет, а обкусать – обкусает, сволочь такая! Кому я рассказываю? Кубыть вы сами их не стерегли! Хе! И вот они как пошли вдоль речки, у многих капусту погрызли, огурцы, помидоры постоптали. Люди – в крик! Это чаво такое?! Где пастухи? А пастухов – чартма! Их и не видать! Ну, кое-как разогнали коз по дворам, и только пыль улеглась, а у нас жа, если вы замечали, в июле, августе, особо в августе и особо на Маркиных, пыль как повиснет, так и висить и висить! А там у них, где конюшня была, мелкая, мелкая! Пыль! Аж как шыкаладная! Правда-правда! Если ветра нету, то висить сабе и висить! Ага, и лишь шыкалад энтот оседать стал, а все жа туда смотрють, в сторону нижнереченскую, откуль козы пришли, где Катя, подлюка эта, какая стадо так рано распустила! То-лькя оседать – Аркашка обратно скачет. Бабка Шурка говорить:

– Да он, анчихрист, опять чуть не стоптал меня! Я токмо на дорожку назад выхожу, как он опять. Я жа, – говорит, – глухая! Чую лишь, земля – тыры-дын, тыры-дын, тыры-дын! Глядь, а коник яво – вот он! С Аркашей придурошным! Токмо перекреститься и успела! Ну, в самом деле! Опять на меня напал! Уж, – тётка Шурка говорить, –грешным делом вопрос сабе задаю – за чё на меня охотится? Анчихрист такой!

Аркашка проскакал, пыль опять поднялась. И тут с той стороны, куда Райкин промчалси, – Катерина! Идёть сама не своя, ноги в крови, рот в крови, волосы растрёпанные, а платя сзади прям клок большой выдранный! Идёть, шатаится, а с шылыжиночкой, с какой коз утром уходила стеречь. Видать, для приличия шылыжинка! И тут такая картина, что особо не заговоришь про коз, язык не повернётся ругаться или чё! – опять жа, та бабка Шурка рассказывала: – я как увидала её, так и ахнула –беда! – подумала, – какая-то беда случилася, а какая, пока и сообразить не могу!

Как она по всем Маркиным прошла? У всех на виду?! Во, Павло! Пока ж никто ничего не знает, ЧТО произошло, а она идёть сабе. Глаза лупить перед всем миром! А идти-то ей – через все Маркины. Кто видал, не видал её, щас не важно. Щас ещё прибрешут, что видали все, как она шла. А Бабка Шурка самолично её видала и самолично мне рассказала.

И перед тем как коровам домой прийти, бабы на Маркиных загудели, как пчелы на гречихе. К хате Ляксашкиной собрались. Первые пришли, какие от коз пострадали. В плетень вцапились и кричать стали, вызывать. Сначала вышла Анютка, сестра Катерины. Она в этом году четвёртый класс закончила. Ну сколько ей? Лет десять, одиннадцать? В Лобачи таперича в школу начнёт ходить.

– Анютка, – кричат ей бабки. – Где пастухи ваши? Катерина! Где она?

– Дома, – Анютка говорит.

– А чего она делаить?

– В горнице на кровати ляжить!