Иосиф

– Да это – ерунда! – сделал заключение Витька Атаман. –Тебя же не выгнали из школы. Вот Аксёнова Мишку! Помнишь, к нам приезжал он наш родственник. Он гдето там недалеко от Черного моря живеть. Вот ему повезло! Его из седьмого класса выперли! Представляешь? Совсем выперли!

– За что? – поинтересовался я.

– А он, знаешь, как СССР расшифровал?

– Как?

– Сталин Спёр Сто Рублей! Представляешь?

– Ну, это неправильно, – решил я. – Сталин – он хороший.

Именно в эти дни, в ноябре 1961 года, был переименован наш Сталинград в Волгоград, и, конечно, мы с Витькой слышали гневные выступления наших дедов. Все они защищали Сталина. Тот же дед Данила, дед Витьки Атамана, сказал:

– Всё! Скоро конец света! Опять будет война и конец света!

Так что на яблоньке мне не понравилась расшифровка Атамана, но другу не это было важно.

– Да я знаю, что он хороший! Сталин! Я табе про чё? Глянь! Я табе про Мишку, что выперли его! Я тоже хочу что-нибудь расшифровать. Не про Сталина, а вообще! Чтобы и меня попёрли. Страсть, как учиться надоело. Особенно в арифметике: какие-то трубы, то в них вода тикёть, то она не тикёть, то они длинные, то короткие. Давай чего-нибудь вместе расшифруем? А?

Хотя мне учиться очень хотелось, а Атаману нет, а Атаман был мой дружок, надо было помочь ему. И мы, взбираясь всё выше и выше, по мере объедания нами на нижних ветках яблочек, пытались сочинить какую-нибудь и на кого-нибудь крамолу. Но ничего достойного у нас не выходило, да и Галя Ильина нам помешала. Она уже шла обратно из школы. Оказалось, что так быстро время пролетело. Я увидел Галю и мне стало страшно тоскливо. Я вспомнил про катушок, про кроликов и подумал, что сейчас Галя что-нибудь скажет. Нехорошее.

– Сиди-ите, дураки! – инспекторским тоном засвидетельствовала она. – Престо-ол празднуити?

– Сидим! Празднуем! – достойно ответил Атаман. – А табе чаво?

– Сидите, сидите, сычи! Ты, Богучаров, можешь до лета тут сидеть! Тебя всё равно выперли из школы!

«Выпереть» не «выперли», и крамолу нам с Витькой не удалось сочинить, но мать меня выпорола! Досталось. Как у нас говорят, прям, неплохо досталосЯ. Правда, потом за нас заступился дед Данила. Он сказал моим родителям:

– Ага! Как сами, так престол праздновали, а они чего жа, турки? Некрещёные, что ли? Они, вон, тоже православныи! Можа, им сам Архангел Михаил праздник устроил!

– Да она можа так и есть, деда! Я жа не против Архангела Михаила! Прости, Господи! – согласилась мать. – Но мы жа на него понадеялись! За старшего оставили! А он, вишь, чаво? В тернах просидел!

Тот «тернистый» день с Атаманом мне запомнился, как говорят, на всю жизнь!

И вот прошло полгода, и мы – в Авраамовском. Это вы-пало на Благовещение. Помню, ещё в пути, когда мы под-нялись в гору и шли по лесу, мама нам, детям, говорила:

– На Благовещение, мои хорошенькие, и птица гнезда не вьёть!

Раньше мы бывали тут только на Земляках, у деда Митьки, а теперь мы шли к себе домой. После нашего визита, старухи Богомолки от Головановых ушли быстро, потому что праздник отмечали они тут уже с утра, а мы пришли уже в полдень. Ближайшие действующие храмы от наших хуторов находились в Калаче Воронежском и Урюпинске. В одну сторону – шестьдесят пять километров, в другую – больше семидесяти. По рассказам старших, мы, детишки, знали, что эти бабушки ходили и далее. Ходили и в Киево-Печёрскую Лавру, и к Серафиму Саровскому. К тёте Лене Головановой, помню, заходила одна богомолка. Она пешком топала к своим родственникам в город Куйбышев. Якобы, эти родственники жили рядом с той самой ЗОЕЙ, которая ещё в 1956 году на Новый год решила потанцевать с иконой Николая Угодника. Потанцевала и застыла. Так вот эта богомол-ка будто бы сама видела того самого молоденького милиционера, который охранял ту Зою застывшую, точно каменную, и который от всей этой увиденной картины стал совсем седым! Про Зою говорили много, но говорили, опять же, шепотом.

После того как старухи распрощались с хозяевами, тётя Лена с детишками своими – «гусятами» Катей-Ка-тюрой, Любашкой и Сашкой – повели нас к нашей хате. И мы всей стаей ходили, осматривали наше имение. Заглядывали во все катухи, колодец с журавлем, в погреб зачем-то все лазили, по саду бродили. За участком будущего сада нашего, который обмерит потом толстая тётя и отрежет его и тряпочками красными обнесёт, и куда нам после того отец строго настрого запретит ходить, лежал вольный, никогда непаханый взгорок. Взгорок этот был неспокойный – полнился чибисами с их печальными песнями. А Сашка наш и спросил:

– А кто там кричить?

– Сашка! – со смехом обратилась тётя Лена к своему сыну Сашке. – Расскажи тёзке, кто там кричить?

Катя с Любой захохотали, а тётя Лена привлекла к себе упирающегося сына:

– Мы с Сашком… да что ты крутисси? Мы туда с ним овец рано весной выгоняем, на травку первую, ага, Саша? Это чибисы там кричать! Слышите, как душу тянуть?

Все затихли и услышали нестройное многоголосье:

– Чивы! Чивы!

– У нас их тут как нигде много. И, значит, стерегём овец, а Сашка пытаить меня:

– Чего они так оруть? – Ну, вот, как ваш Сашка!