Иосиф

– Да внучка Игната Андреича!

– Внучка Игната Андреича?! Ай-я-я-я-я! Не могёть быть?

– Могёть, могёть!

– Щас вон они какие дети пошли!

– Вот, Паша, как дед из-за меня позор принял! Мать у тебя в детстве какая была! Балованная, Паша. Просто – балованная! О-о! Досталося мне потом!

– И какая же тут люмбовь? Балованная она! Я не понял тебя, Нина! Про «самогонку вэзэ» ты уже сто раз рассказывала! А дитё просил тебя про чего-нибудь такое-энткое!

– Погоди, Иосиф, не встревай! Не путай мою линию! – настрой матери указывал на то, что выбрала она верный, но вилючий путь повествования. – Понимаешь, Паша, время-то какое было? Я хыть и малая была, да таперича понимаю. У многих людей ум за разум заходил, помешанный был! Стали церкви крушить в одно время, что и у нас, в Лобачах, что в Нижней Речке, что в Нехаевском.

– Да! Это так, – согласился отец, – в одно время.

– А кто крушил? Чужой дядя, что ли? Чужие были – да! У нас по хуторам много всяких людей понавезли. Казаков разбавляли. Начальства из приезжих много было. Да, считай, все начальники приезжие. И вот явилси один такой, Ваня Дундуков. Я хорошо запомнила его! Хыть и в девчонках ходила, но помню. Был он небольшого роста, крепкий и шустрый. Любил покрикивать и всё похвалялси, что Ленина своими собственными глазами видал. Как-чего, так сразу: «Ды я Ленина вот энтими глазами видал!» Ага! Видать, физически сильный был человек этот Дундуков. А все стали звать его «Дундук, Дундук». Ну, за глаза, конечно, называли. По партейной линии он состоял. И когда церковь нашу разрушать начали, он стоял главным. Заправлял всем этим делом. А в церкви-то ико-он в то время находилося – старинных и всяких! Казаки – они-то верующие, православныи. И как дед твой говорил, Царства ему Небесная, Димитрий Игнатич, что церкви закладывались по хуторам, за победу казаков. Одержали победу, да не какую-нибудь – важную, вот и ставили церковь в том хуторе, где её не было. А тут, видишь, чаво вышло? Бог кумунистам не угодил, и решили они без Него прожить, стали убирать Его. И люди такие находились! Оторви головушки!

– О-о! Да, а то не были! – оживился отец. – Вот, живёть сабе – голову на бочок. Тише некуда! Ну, прям хороший-расхороший, а трусоватый. И когда времена его приходють, мутныи времена, когда сильные воюють гдето там, а трусоватый тут осталси – о-о! Он голову свою, как змей подколодный, вытянить и шипеть, и кусаца начнёть. Все, кто слабже его, держись только! Как скучкуются они, трусоватые, в одну шайкю – звери становятся! Такие люди страшныи! Вот таких людей я видал, Паша! А отчего так бываить? Скажи ты мне?

– Пап, ну, наверное, это от гордости, от зависти перед сильными, – начал я философствовать, и намерен был развить эту мысль, умно порассуждать, но наш нечаянный диалог с отцом был мягко приостановлен.

– Ребята! Вы меня не перебивайте, а то я спать уйду! Вы чего? Я жа так могу сбиться! Тут много чаво рассказать надо!

– Ты, сбиться?! – усмехнулся отец.

– Я тоже в это не верю! Нина Димитриевна – сбиться?! –поддержал я отца. – Но пусть продолжает?

– Пущщай! – разрешил отец.

– Это я учту! – великодушно, простив нам легкие насмешки, продолжила мать. – Но были и другие люди, Паша! Совсем другие! И их было больше! Вот, Махра ты не знал. Здоровый такой дед! По хуторам ходил. Чудаковатый. Он, наверное, и папани нашего постарше был? – мать вопросительно остановила взгляд на отце.

– О, да я откуда знаю? В мельницу он к нам приходил, на Речку. И не раз бывал. Это я помню! Здоровый такой человек, всё с улыбочкой ходил, со смешком.

– Да на мельнице кто только не бывал! Особенно в голод. Ну, не про то. Нет! – мать подумала. – Он старше был отца. Старше, старше, но не намного!

– Нина! Табе это нужно вспоминать? Старше, младше, –сморщился отец.

– А как же, а как же?! – восстала мать. – Мне и самой теперича интересно, как оно всё было?! Родителей его я не помню, значит, умерли они у него вон когда! Но, сказывали, отец у него был гуляка и бабник, а сын… хэ! Интересный! Вот, говорят, «От осинок не рождаются апельсинки», это точно! Фамилия у них была Егоровы. И отец –Егор Егоров, и сын – Егоров Егор Егорыч. К женскому полу, как и его отец, этот Егор Егорович сильное безпокойствие проявлял! Неравнодушный был. А кличка Махор к нему от отца перешла. Отец был Махор, и сын стал Махром. Об какую-нибудь жалмерку так и споткнётся, так и споткнётся! А как споткнётся, так и кается, так и кается. В молодости он жа по монастырям ходил. В Киеве Лавру посещал. Вишь, как его раздирало! И туда, и суда. Грешил и каялси, грешил и каялси. И вот, в каком-то монастыре остановилси, монахом собиралси стать, а тут революция. Ну и всех там, кого посадили, кого расстреляли, а он сумел выбраться, домой пришел. А как пришел, так и жанилси сразу! Сказывали, «Жанилси зажмурки, на первой попавшей, на соседке сваёй, чтоб никакого женского пола больше не видать и не слыхать»! Чтоб не гулять, не ходить по сторонам и не грешить. Жанилси и всё! А жанилси он на Дусе. А Дуся, ана знаешь кто?

– Мам, да не нужна мне его Дуся!