Иосиф

Монахи в одну сторону, к станице Тишанской, а Лизавета так на коленях в слезах и простояла с дорогим платочком в руке, пока монахи не скрылися.

Вот такая вот история, сынок. Её нам и тётки рассказывали, и бабушка сама, Фёкла Тихоновна. Царства им всем Небесная! А платочек этот долго у нас хранился.

Я жа его помню. Кашемировый такой, зеленоватого цвета. Но его уже не надевали при мне, а как память хранили. Мы ещё с сестрой, покойницей Любой, тайком от бабушки доставали его из сундука, бабушкиного сундука и примеряли его. Ну, так, знаешь? Потаясь! А вот к кому он потом попал, не могу сказать. Так что, видишь, Паша?

– И что с тем монахом, родственником нашим стало? –спрашиваю я. – Ушёл и всё? Куда ушёл? – таких подробностей я не слышал от деда.

– С этим монахом? Его, Паша, видали в Ирусалиме. Егор Егорыч рассказывал. Ну, а он жа по монастырям ходил. И где он потом был, чаво с ним? Никто не знаить!

– Кха-кха, кха-кха… И какая жа тут любовь? – слегка прочистив горло, спрашивает отец. – Яму жа энткая люмбовь нужна! Табе какая любовь нужна, Паш?

– А ты, отец, не спеши! Я знаю, какая ему любовь нужна! Знаю, знаю! А вот зачем я табе всё это рассказала? Скажу! Када в Лобачах стали церкву крушить, то вот этот Егор Егорыч, он иконы стал спасать. В точности я табе не могу сказать, как это вышло. Можа, он заранее знал, что вот завтра кумунисты примутся за церкву, а он нонча и стал их выносить из церквы. Скорее всего, так и было, потому что икон он много спас. Потом он жа многим нашим верующим эти иконы и раздавал. Ты вот видишь, сынок, эту икону? – мать указала на Марию и Иосифа. –Её ведь тоже из церквы вынесли, но из Нижне-Реченской. Там жа такая картина была. Там – Терёхины, что над речкой живуть, – ты их помнишь? Терёхиных?

– Да, конечно, помню!

– Так они в Нижней Речке спасали иконы, а у нас в Лобачах – Егор Егорыч. Несмотря на то, что этот Егор Егорыч по жизни метался туда-суда, но был он беззлобный. Муху пальцем не обидить! Безобидный, беззлобный и всегда улыбалси, всегда улыбалси! Но! По женской части, вишь, какой был? Бедокурный! А женщины-то видать, его за энту улыбочку и уважали. Ага!.. Слухайте дальше. А дальше – больше! Жила у нас на Земляках, под курганом, это туда, внизу у яра, Настя Землякова. Земляковых там на Земляках – пруд пруди, и все они нам родственники, а вот Настя – тожа, но далёкая. А жили они вдвоем с матрей Серафимой. И вот красоты Настя была неописуемой! Она хоть и старше меня, но я её помню, Настю. Что походочка, что личико, ну, как говорять, ни в сказке сказать, ни пером не описать! Стройная такая, фигуристая, глаза такие – ясные-ясные! Чистая лазурь! А бровки, будто рисованные, как у меня!..

Отец крякнул и загремел ложкой в кружке, а я улыбнулся и представил ту Настю. У мамы нашей действительно брови были красивые, да и сама она была красавицей с ясными-ясными глазами! Не видя ТОЙ красавицы-Насти, стал я далее, по ходу рассказа, представлять маму нашу – Нину Димитриевну в образе Насти Земляковой.

– И эту Настю мать-Серафима выдала замуж в станицу Луковскую за… как его назвать? За белогвардейца? Вот имени я его точно не помню. Если не Степан! Степан, да! Точно, Степан! Они с дедом твоим, Димитрием Игнатьевичем, в революцию вместе во Турецкой стороне побывали и вместе возвратилися оттуда. Со многими другими, конечно.

Но оно, сынок, как оно происходило? Вон, все Лобачёвские были белыи. И дед твой в том числе. А Верхнереченские, через горочку – красныи! Баба Даша твоя, она жа Верхнереченская. И вот как она вспоминала: «Выскочат на горочку, как петухи какие! Энти белыи, а эти красныи, и начинають пули пулять друг в дружку, шашками махать. А сами между собой и браты, и сваты, и двоюродные, и троюродныи!» Вот так выходило! И если бы деда тваво не засватали бы за бабку Дашку… а у бабы тваёй Дашки дядя родной, Полухин Арсений Епифаныч, он жа за красных шел! Директор Верхнереченской школы! Грамотучий и красный! С головой, можно сказать, туда окуналси, в идеи красные. И с ним считались в районном центре. Если вовремя не засватали бы их, неизвестно, что бы стало с дедом Митькой. Его жа воронок не раз возил. НКВД! Это уж и я помню! В самые тёмныи ночи к нам на Земляки приезжал воронок. Грузили деда тваво и начинали возить. Возили, возили… А мать, Дашка, она с ума сходила, нас накрывала в постели и всё к окошку бегала.

Папаня рассказывал:

– Я жа чую, что возят по хутору, или вон туда, к Городище машина южить, взбирается. Остановят и начинают допрашивать;

– Докладай! Хто тут против Советской власти выступаить?

– Да нихто не выступаить, – говорю.

– Ты нам тут сказки не рассказывай, «нихто», а всю правду выкладывай, а то шлёпнем тут и всё! Без суда и следствия! Хто против Советской власти? Говори!

– Ды все молчать. Всем нравится Советская власть. Нихто ничего и не говорить, – опять своё талдычу.