Иосиф

Вот ведь как было, как выходило? Скольки раз возили тваво деда Митькю, допрашивали, а так и не тронули. Но там жа, в Нехаевском НКВД, знали, что он жанатый на племяннице Арсения Епифановича! Мы жа потом вот так вот, все родственники и рассуждали между собой.

– Ой! Нина! – возмутился отец. – Там они смотрели что ли – родственники, не родственники!

– А как жа ты думаишь? А как жа ты думаешь? – заспорила мать.

Эти истории про белых и красных я слышал и от бабушки, и от деда. Вот теперь мать рассказывает. И тоже – в который раз…

– А у Насти Земляковой один раз взяли муженькя. Один раз к их двору воронок Нехаевский ночий подкатил, заграбастали Стёпу и увезли. И всё, с концами! А Степан постарше был Насти. Ей было-то всего в ту пору, как сказывали, шашнадцать лет, Насте! Они в супружестве и года не пожили. И осталась Настя ни невеста, ни вдова, ни жана. Совсем молодая женщина! Но человек, он жа верить в чуду. И она с такой верой прожила: а вдруг дверь распахнётся и войдеть он! Живой и крепкий! Семья у свекра со свекровью Настиных большая была. Да они все семьи раньше были вон какие! Да. И прожила там Настя, считай, в работницах не год и не два – больше. Я уж не могу табе точно сказать. Прожила в ожидании этого чуда. А вдруг?! На неё уж там, в Луковском, засматриваться стали, приставать. А приставали те, кто власть имел. Сказывали ещё, что один энкэвэдешник Насти гла-за и открыл. Мол, не верь ты ни в какую чуду. Нету тваво Степана, не жди его, а давай вместе полюбовно жить.

– Энтот энкэвэдешкик, небось, и подстроил с мужем, – уверенно сказал отец, – чтобы путя сабе к Настиной юбке открыть!

Мать внимательно осмотрела отца и продолжила дальше–: Ну, Настя тут поплакала, поплакала, раскланялась свекру со свекровью, да и к матери Серафиме на Земляки переехала. Ребёнка-то они не нажили со Степаном… Может, ты и прав, Иосиф, можа, так и было. И другие, некоторые люди тогда так думали. Вишь, как? А тут, Паша, а тут Дундук её заприметил! Но он жа настырный был, человек! Чтобы всё по его было! По-партейному! Чтобы рраз – в дамках! Он жа Ленина видал! Ага! И он к ней сразу подкатил, мол, иди ко мне. Дескать, мне такие нравятся, и ты мне подходишь. А Настя его так отшила, так отшила!

– Я, – говорит, – я табе не кобыла, – говорит, – чтоб в стойле твоём стоять! Поищи сабе других!

Ну, Дундук облизнулси, а серца яво защемила, и сильно защемила. Видать, Настина красота в ход пошла. Он весь курган, где Настя жила, весь курган вдоль и поперёк истоптал, проскакал на конике своем! Коника бедного измучил! Тогда жа курган крутой был, о-о-о! Что ты! Не то, что ноня. Вот выскочить на макушку кургана и туды, и суды скочить! Коника на дыбошки поставить и вниз. Ага! А все жа в хуторе смотрють и головами махають:

– Зачем коня мучаешь? Дура-ак! Форменный дурак!

И он к ней, к Насте, и так, и этак, к Серафиме, матре Настиной, стал приставать:

– Отдай за меня Настю! Я её, – мол, – в шалка и бархат разодену, пылинки с неё буду сдувать! К тёплым морям её увезу!

– А почему – к морям? Он же – партЕйный! Революционер!

– Ну, Паша, откуль мне знать? А ты думаешь, им тёплые моря не нравятся?! Партейцам?! Серафима так говорила! Кубыть он сам был с морей! Дундук-то. С тёплых или холодных, я того не знаю. Ага! А Настя – ни в какую! Ей по нраву, как говорили, был Егор Егорыч. Вишь, как выходило? Жить-то хочется! Но Настя и виду не подавала, ему, Махру. А Махор-то, Егор Егорыч, он чаво? Он пока что на Дусю свою только жмурилси, никаво не видал вокруг себя!

– Что-то туго, папа, завязывается, – прокомментировал я вслух.

– О-о, развяжить! Не боись, Паша! Мать развяжить! Чего хошь она табе так заплетёть! А потом жа и расплетёть! – уверенно пообещал отец.

– Я не плету, а правду рассказываю! И еслив вы будете мне мешать и подъеферивать меня, я психану и спать пойду! – пообещала Нина Димитриевна.

– Ни-на-а! Не надо психовать! Мы тут тожа все психованныи!

– Мама! Молчим, молчим!

– Хорошо, психованныи, молчите. Да ты свежева чайкю завари! Ни жилей заварки! А то чей-то ты нам гольную воду льёшь? Позаснём тут за чашками с гольной водой!

– Да какая – гольная? Только заварил!

– И не спорь с матерью, а покрепче, нового завари! Какой нонча привёз! История-то – длинная!

Приехал к родителям я, конечно же, не с пустыми руками. И чай привез. Цейлонский. И конфеты «КОРОВКУ» Можайского молочного комбината. И платочек матери, который сейчас вот лежит у неё на плечах, и рубаху отцу – светлую с длинным рукавом. Потому-то отец часто прокашливается и откидывается назад, как бы оглядывает себя со стороны. И сидят мои родители в обновках, пьют чай цейлонский, свежий, ненадышний, и глядят на меня, и светятся…