Я думаю, что многое. Более того, мне кажется, что он сам очень много биографических элементов вносил в свою поэзию, достаточно завуалированных, но узнаваемых. Может быть, потому что я его давно и хорошо знала, я чувствовала, где о себе, а где не о себе. Достаточно вспомнить "Колыбельную Трескового мыса". Там всё о себе.
Причин могло быть несколько.
Я знаю, я позвонила Марии и сказала: "Мария, ведь это глупо. Если вы не хотите, чтобы о нем писали друзья, которые его любили и которые могут написать правду, о нем будут писать все, кому вздумается: кто один раз был с ним в ресторане, кто с ним по бабам бегал… Вы не можете людям запретить писать о Бродском. Они напишут все, что угодно, у вас над ними контроля нет. Так как же вы вместо того, чтобы поддержать тех, кто напишет о нем правду с любовью и с добрыми намерениями, не понимаете, что на нем будут делать себе карьеру случайные люди?"
Да, они мне разрешили включить одно письмо, и то не полностью, а только выдержки из письма, а у меня много его писем. Со стихами у меня не было проблем.
Наверно. Мне кажется не очень дальновидным и его распоряжение относительно судьбы творческого наследия.
— И в России, и в Америке есть люди, которые могли бы заниматься наследием Бродского эффективно. В России — Яша Гордин, если бы он согласился, а здесь — Лосев, Сумеркин, Вика Швейцер… Я думаю, Иосиф об этом всерьез не думал.
Я о ней знаю, более того, мне однажды было поручено передать ей деньги. Я это и сделала через общих друзей, когда была в Петербурге. Но я с ней незнакома.
Думаю, что давно залечил. Но ему нужно было иметь некую Дульцинею, в которую он безнадежно влюблен, потому что она была источником его вдохновения. Вы обратили внимание, что Марии ничего не посвящено?
Это очень хорошие стихи.
Об этом мы читаем в его стихотворении "Я входил вместо дикого зверя в клетку…". Лучше, чем сказано в его стихах, я не скажу. Он отказался от примирения с фактом, что Вселенная будет жить без него.