Иосиф Бродский глазами современников (1996-2005)

Нет, у родителей не бывал, но родители с ним познакомились очень давно в гостях, когда он только приехал в Америку. Как вы, наверное, знаете, Бродский считал, что может по речи любого русского определить, откуда он. Но вот отец мой, который родился в Праге, но учился в русской гимназии, говорит на чистейшем русском языке, и его про- венанс Бродский так и не смог раскусить, чем отец по сей день очень гордится. Кстати, когда мне в России говорят, что раз мой отец родился в Праге, значит, он чех, я всегда отвечаю вопросом, значит ли это, что и Мур, сын Цветаевой, тоже был чех? Ну где тут логика? Кстати, Мур был ровесником моего отца, и при рождении Мура роды принимали моя бабушка со своими сестрами и другими русскими эмигрантками. Моя бабушка была дочкой писателя Евгения Николаевича Чирикова, и Цветаева часто бывала у них в гостях. Цветаева особенно дружила с сестрой моей бабушки, Людмилой Евгеньевной Чириковой, их переписка была опубликована.

За что Бродский так не любил вашего первого мужа, писателя Сашу Соколова?

Да он не то чтобы его не любил, просто Саша Соколов ему был чужд. Ведь Саша Соколов — модернист, а Бродский современных русских модернистов не очень уж хорошо воспринимал — ну, живых. И вообще он не любил красивых мужчин, особенно писателей.

Бродский не любил говорить о суде, ссылке и прочих неприятностях в бывшей империи. Говорил ли он на эти темы в личном общении?

Он не любил говорить об этом, когда его спрашивали, наверное. Мы с ним в основном говорили только о поэзии. Если он о суде и ссылке вспоминал, то в основном в контексте их влияния на литературу. Кстати, поэт Гюго, мой учитель в Монтане, неоднократно нам пытался внушить, что каждый поэт должен себя посадить в тюрьму, где тюрьма — это такое метафизическое состояние, при избытке времени в сочетании с недостатком пространства (как по Бродскому). Время и пространство, излюбленная тема Бродского! Мне кажется, что все поэты увлекаются этимологией, я помню, как я с Бродским поделилась своим толкованием слова "opportunity", от которого он пришел в восторг. Во времена Чосера это слово было еще живой метафорой, в которой сочеталось понятие благоприятной возможности одновременно и во времени и в пространстве, то есть благоприятное состояние обстоятельств, в предвкушении приближения корабля к порту, когда ветер у тебя за спиной и ты скользишь по морю (ob portum veniens). Это слово — поцелуй времени с пространством.

Существует мнение, что поэзия Бродского рациональна, рефлексивна и излишне культурна. Это поверхностный или глубокий взгляд?

Ну как вам сказать, мне кажется, что тут наблюдается своего рода психологическая компенсация. Люди, которые хорошо пишут, редко хорошо высказывают свои мысли вслух. Английский писатель ле Карре был даже поражен, насколько Бродский лучше артикулирует свои мысли в письменном виде, нежели вслух[125]. Когда я проводила интервью с Бродским для "Голоса Америки", в 1984 году в Сан-Франциско, то его было просто невозможно слушать, сплошное "а-а-а-э-э-э" и т. д., где-то у меня сохранились эти "а-а-а-а-э-э-э" в отредактированном виде. Мягко говоря, рациональности в том, что Бродский говорил вслух, было меньше, чем в фиксированном тексте. Мне это очень близко и понятно, я сама невероятно косноязычна и пишу стихи в основном для того, чтобы окончательно зафиксировать мысль или образ, иначе они убегут и будут жить своей жизнью, бесконечно перевоплощаясь в противоположность свою, такими "ауфгехобными" оборотнями.

По поводу поверхности или глубины мнения о рациональности, рефлексивности и культурности поэзии Бродского, мне кажется, что все это является попыткой рационализировать такие качества, которые вопреки всему смогли возникнуть на фоне совершенного отсутствия претенциозности и лицемерия. Как поэт Бродский никогда не кривил душой и умудрялся отстаивать свой личный классицизм вопреки всей жестокой действительности и обшарпанной серости советской жизни. Несмотря на целую плеяду без пяти минут бродских, размножившихся, как сорная трава, в разгаре его славы, его голос остается неповторимым золотым колосом, выросшим "из зернышка промеж двух жерновов", искалеченным гнилой плиткой питерских мостовых. Последнее мною сказано с орфической оглядкой и некоторым вызовом Александру Исаевичу, за его пресловутый "enjambement"[126].

Хотя отдаю я эту посмертную дань с некоторой оговоркой, так как помимо этих без пяти минут существует целый ряд совершенно разных еще более рациональных, рефлексивных и, возможно, излишне культурных поэтов, которых за это и никому не вздумается упрекать. И слава Богу!

Почему адресат любовных посланий Бродского нем?