Как это часто бывает, во время трапезы мы с подругой о чем-то сильно поспорили, и во время длительной паузы по радио что-то начали передавать о Бродском. Хотя тон диктора меня насторожил, я не успела задуматься, как подруга меня спросила, когда я в последний раз видела Бродского. Пришлось вспомнить. Наша последняя встреча была на ежегодном собрании международного ПЕН-клуба в Вашингтоне в 1987 году. С российской стороны были приглашены Александр Кушнер, Юнна Мориц и другие. Отвлекшись и отдавшись своим воспоминаниям, я так и не успела узнать о свершившемся несчастье и вернулась в тот вечер на Украину в полном неведении. Только несколько месяцев спустя я прочла некролог о нем в журнале "Ньюйоркер", который получила с обычным опозданием. Никто даже не подумал мне о его смерти сообщить, и я до сих пор не могу понять, кто более оторван от мира был в тот момент, я или мои близкие? Ибо среда, в которой я обитала, была среда распада советской империи, где по вечерам все сидели без света, без воды, где показатель смертности выше рождаемости, где народ просто спивается оттого, что ему нечего делать. А среда моих близких — это среда избытка информации на каждом шагу, это и Вавилон, и Авалон, и рухнувшие баш ни-двойники, которых, слава Богу, Бродский не застал в падении.
Ну в одном из моих сонетов, посвященном Бродскому, я его называю "роаминг", то есть бродячим, хотя я знаю, что этимология его фамилии скорее всего связана со словом "брод", что по-немецки и хлеб и буханка хлеба. Но мне ближе ложная этимология его фамилии по созвучию. В моем стихотворении "Вер Блюд" Бродский у меня и бродячий, и хлеб насущный.
Мне кажется, что Бродский, конечно, верил в божественное провидение — не столько в романтическом смысле, сколько в метафизическом.
Нет, не думаю. Поэт, который написал, что вера — это почта в один конец, не может быть ближе к Господу, чем другие смертные. Его обращение к Господу Богу в стихах, по моему мнению, в основном обращение к Высшему Разуму за пределами музы. Другое дело, что его рождественские стихи невероятно религиозны, но не в богословском, а чисто в эстетическом смысле, то есть я хочу сказать, что не надо здесь становиться жертвой заблуждений в намерениях.
Надо отдать должное роли невостребованной любви в его поэзии, поскольку Бродский обращался к Богу именно с ощущением невостребования, благодаря чему его религиозные стихи особенно производят сильное впечатление.
Возможно, неуместно говорить об отношении Бродского к Богу в контексте дарвинизма, эволюции и олимпиады, тем не менее Бродский был в первую очередь настоящим макси мал истом, и его больше интересовали человеческий потенциал и развитие человека, чем то, что можно определить как божественное в человеке. Я помню его реакцию, когда я несколько небрежно упомянула олимпийские игры, он меня быстро поставил на место и прочел целую лекцию на тему значимости олимпийских игр.
Каким он был и каким он хотел быть! Он, наверное, хотел быть красивым высоким усатым мужчиной, потому что он таких ненавидел.
Он плохо воспринимал патетику неискренних отношений, ну как и все звезды. Успех — отрава для поэта.