У меня есть много стихов, посвященных Бродскому, самое любимое — это моя "Ода лире, вышедшей из строя", сожелению, "Ода…" на английском, и перевести ее ни у кого нет ни сил, ни желания, хотя я готова открыть конкурс и вознаградить победителя, если такой найдется. С концом прекрасной эпохи Бродского и нашей общей утратой я потеряла свою музу, и моя лира окончательно вышла из строя. Сами убедитесь в этом. Предлагаю включить в ваш сборник стихотворение "Вер Блюд", тем более оно хорошо воспринимается в контексте интервью на тему перевода "Новогоднего" Цветаевой.
Вер либр блюсти —
Моя страсть. Два
Горба лопатки
Передвигают горами.
Созвучие блюд
Не в своих тарелках
И есть остранение
Птеродактиля,
Т.е. озарение.
Он же и праотец
Бустроферона, пашущего
Строфами во времена оно.
От версты до верси —
Фикации, одни milestones,
Землемерами окопы изме —
Ряющие, рифмой в час.
Я гусиным пером
Воспевала бывало
Некого бродячего хлеба
Насущного, гусляра.
Языком Шекспира
Извивалась, венками
Сонетов обручала
Лысину имярека,
Он же король бубновый,
Наотрез отказавшись
Пасти мой блюд,
Соблюдая некий дистанс.
Тем не менее я доила
Бустроферона в межах,
До отвала штурмовала
Дактилями, птеродактилями,
Анжамбментами, цезурой,
Виланелами, сестинами,
Одами, сонетами,
Tempo rubato и т. д.
Бродила, боготворила,
Вирши, вирши заплетала
Лептами в русую косу
Оды порчи моей.
Мой град, твой град,
Махнулись брегами.
Это мой Гудзон
Трубит в твоих элегиях.
Твоя Нева обтекает,
Разбухает во мне
Оттеками почек.
Соль впитанная сваями.
Поминки загадочные
Под венецианским небом
Миновала. Как и весь
Греческий хорей вдовий.
И не от излишка
Ретивого, ан нет.
А от кораблекрушения
Общего такого, финала
Речи.)]?! то бишь эпохи.
День Касьяна, 1980 г.,
Энн Арбор, штат Мичиган.
Перевожу "Новогоднее"
Под Вашим руководством.
Спотыкаюсь, осознав,
Что и мне предстоит
Узнавать, отпевать,
А лучше не скажешь…
С Новым Местом!
"С Новым Годом — светом — краем — кровом!..
С новым звуком, Эхо!
С новым эхом, Звук!"[127]
ТАТЬЯНА ЩЕРБИНА[128]
, 10 МАРТА 2004, ЛОНДОНШестнадцать. Но сперва я прочла стихи и тогда стала пытаться узнать, кто автор. Узнать почти ничего не удалось, питерская жизнь была тогда далекой и абстрактной, во всяком случае, для тех, кто меня окружал.
Это был 1971 год, я заканчивала школу. Кто-то дал мне десяток половинных машинописных листков, там были стихи 1961 года: "Пилигримы", "Рождественский романс", "Ни страны, ни погоста" — понадобилось десять лет, чтоб они до меня дошли. Я была сражена. Я хорошо знала поэзию, читала с раннего детства, многое помнила наизусть. Когда я сдавала экзамен для поступления во французскую спецшколу, всех просили прочитать стишок. Я начала "Сказку о царе Салтане", через некоторое время меня прервали, сказали, что достаточно, но я продолжала, возразив, что произведение нужно читать целиком. К поэзии я относилась трепетно, тем более что, по семейному преданию, долго не начинала говорить и первое, что произнесла — были стихи. В старших классах я делала поэтические вечера-спектакли Блока, Есенина. Копалась в архивах Литмузея. Пастернака мне не разрешили делать в актовом зале, но дали два часа в классе вместо урока литературы. Я даже зачитала стенограмму об исключении Пастернака из Союза писателей. Учительница литературы (у нас была уникальная, либеральная школа) сделала мне замечание: "Ты ругаешь хрущевские времена, прошлое все ругают, а вот настоящее…" Настоящим был Бродский, кто-то рассказал, что его судили.
Писала, но уничтожала. С подростковым вызовом повторяя фразу Чехова: "Я пишу все, кроме стихов и доносов". Тогда стихи писали почти все, занятие это казалось мне кощунственным. Казалось, что эпоха письменной поэзии кончилась. Я знала стихи Евтушенко, Ахмадулиной, Вознесенского, Рождественского и других, но это казалось отдельным жанром, вроде эстрадных песен. Добровольно я слушала только бардов. Последним письменным поэтом был для меня Пастернак. И вдруг — Бродский, это был тот же субстрат поэзии, от Пушкина до Пастернака, которой у современных авторов я не встречала.