Иосиф Бродский и Анна Ахматова. В глухонемой вселенной

Для меня самое главное в «Реквиеме» — это тема раздвоенности, тема неспособности автора к адекватной реакции. Понятно, что Ахматова описывает в «Реквиеме» все ужасы «большого террора». Но при этом она все время говорит о том, что близка к безумию. Помните:

Уже безумие крылом
Души закрыло половину,
И поит огненным вином
И манит в черную долину.

И поняла я, что ему

Должна я уступить победу.
Прислушиваясь к своему
Уже как бы чужому бреду[250].

В беседе с Дэвидом Бетеа Бродский комментирует эти строки так: «Нормальному человеку эти лишние мысли в голову бы не пришли, а тебе приходят — что в некотором роде лишь усугубляет страдание»[251]. Тема «раздвоенности и неспособности к адекватной реакции» является одной из основных тем и «Прощальной оды».

Бродский строит свое стихотворение как сложное переплетение мотивов Библии, Данте, Ахматовой, Цветаевой, положенное на схему русской оды и звучание польской силлабики[252].

Оно пронизано отсылками к двум книгам, о которых он много говорил с Ахматовой — Библии и «Божественной комедии» Данте.

Образ Данте смешивается с образом Орфея в шестой строфе «Прощальной оды»:

Стало быть, в чащу, в лес. В сумрачный лес средины
жизни — в зимнюю ночь, дантову шагу вторя.
Только я плоть ищу. А в остальном — едины.
Плоть, пославшую мне, словно вожатых, горе.
Лес надо мной ревет, лес надо мной кружится,
корни в Аду пустив, ветви пустив на вырост.
Так что вниз по стволам можно и в Ад спуститься,
но никого там нет — и никого не вывесть!

Вообще для Бродского шестидесятых Данте и Орфей — две поэтических модели, согласно которым он выстраивает свое лирическое alter ego, которое может быть обозначено как новый Орфей или новый Дант:

Новый Орфей за счет
притаившихся тварей,
обрывая большой календарь,
сокращая словарь,
пополняет свой бестиарий.

(«Орфей и Артемида»[253]

)

Идет четверг. Я верю в пустоту.
В ней как в Аду, но более херово.
И новый Дант склоняется к листу
и на пустое место ставит слово.

(«Похороны Бобо»)

Дантовская тема зазвучит в полный голос в «Декабре во Флоренции», которому посвящена отдельная глава этой книги.

Любимая Бродским цветаевская антиномия из стихотворения «Заводские» — голос правды небесной против правды земной и слова из песни Моисеевой — Верен Бог, и неправды в Нем нет! Правдив и праведен Он! — образуют еще один подлинно симфонический контрапункт «Прощальной оды». Вполне личную драматическую ситуацию — столкновение правды любви и неправды, измены Бродский выводит на метафизический уровень.

Боже! Что она жжет в этом костре? не знаю.
Прежде, чем я дойду, может звезда остынуть.
Будто твоя любовь, как и любовь земная,
может уйти во тьму, может меня покинуть.
Отче! Правды не прячь! Сим потрясен разрывом,
разум готов нырнуть в пение правды нервной:
Божья любовь с земной — как океан с приливом:
бегство во тьму второй — знак отступленья первой!

Некоторые части «Прощальной оды» напрямую перекликаются с текстами псалмов (точно так же, как это происходит в одах Ломоносова и Державина — значимость текстов псалмов для поэзии XVIII века очевидна и подкрепляется обилием их переложений и даже состязаниями между поэтами в таком переложении). Вот несколько цитат из псалмов (курсив мой. — Д. А.):

Когда я взываю, услышь меня, Боже правды моей

.

(Пс. 4, 2)

Боже мой! Боже мой! Для чего ты оставил меня

?Далеки от спасения моего слова вопля моего.

(Пс. 21, 2)