Читаем Иосиф Бродский и Анна Ахматова. В глухонемой вселенной полностью

Об этом чувстве Бродский вспоминал в беседе с Соломоном Волковым: «Когда я там вставал с рассветом и рано утром, часов в шесть, шел за нарядом в правление, то понимал, что в этот же самый час по всей, что называется, великой земле русской происходит то же самое: народ идет на работу. И я по праву ощущал свою принадлежность к этому народу. И это было колоссальное ощущение! Если с птичьего полета на эту картину взглянуть, то дух захватывает. Хрестоматийная Россия»[270]. Из этого чувства возникают строки, звучащие патетически, но передающие ощущение взгляда с птичьего полета:

Лишь народ может дать высоту, путеводную нить,Ибо не с чем свой рост на отшибе от леса сравнить.

В эссе об Ахматовой Бродский пишет: «Поэт есть прирожденный демократ не только из-за шаткости его социального статуса, но в силу также того, что он служит всему народу, пользуется его языком»[271]. Эту мысль Ахматова вполне могла разделить, и здесь коренится причина той высокой оценки, которую она дала «Народу». Она вспоминает об этом стихотворении снова и снова. В среду 16 сентября 1965 года Ахматова записывает: «Хоть бы Брод<ский> приехал и опять прочел мне „Гимн народу“»[272].

Бродский вспоминал в интервью Наталье Рубинштейн: «Больше всего ее интересовало именно, говорит ли поэзия, русская поэзия, языком своего времени. Высшей из ее похвал была эта фраза: „Такого еще не было“»[273]. «Народ» оказался как раз стихотворением, которого еще не было — и которого самой Ахматовой написать не удалось.

Незадолго до этого при подготовке к изданию книги «Бег времени» ей пришлось делать выбор. «Сурков попросил вставить в новую книгу непременно что-нибудь из цикла „Слава миру“. — „Не о Сталине, конечно, Анна Андреевна, но чтобы не было с вашей стороны демонстративного отказа от этого цикла“. — Так! Однако и без Сталина весь цикл плох: я, когда впервые читала его, подумала, помнится, что же такое „мастерство“? Уж Ахматова ли не мастер? а вот решила написать — чтобы спасти Леву — стихи в честь Сталина, решила, постаралась — и — и — любой ремесленник исполнил бы свою задачу лучше»[274].

Бродскому удалось написать «патриотическое» стихотворение без всяких компромиссов, естественным образом. Оно, правда, вышло ощутимо слабее, чем его лирика этого периода: «Новые стансы к Августе» или та же «Прощальная ода», но, без сомнения, в нем звучит подлинный голос поэта.

Об этом очень точно написал Лев Лосев: «Понятие „народ“ для Бродского было не жупелом постыдной пропаганды — ее он просто пропускал мимо ушей, — народом для него были люди, с которыми он с пятнадцати лет делал простую работу на заводе, в геологических экспедициях, в кочегарках, колхозные мужики и бабы в Норенской, соседи по койкам и нарам в больницах, тюрьмах, „столыпине“. Будучи сугубым индивидуалистом, он не унижал их ни сентиментальностью, ни отношением к ним как к недифференцированной массе»[275].

Однако Бродский отказался от публикации стихотворения, понимая, как оно может выглядеть вне контекста всего корпуса его стихов. В литературном альманахе «День поэзии. 1967», где ему предложили опубликовать три стихотворения, «Народ» должен был идти первым. Друг Бродского Рамунас Катилюс вспоминает: «Был январь 1967 года. Зайдя днем к Иосифу и услышав об этом, мы с Элей как-то оба одновременно сообразили, что стихотворение „Народ“ в сопровождении всего двух, хотя и замечательных стихотворений в качестве первой публикации после ссылки, будет рядовым читателем воспринято как знак подчинения или даже покаяния. На первых страницах книги оно скорее просто напоминало бы, в какой стране живем, а книга говорила бы сама за себя»[276].

Эля Катилене рассказывала мне, что одним из решающих аргументов в этой беседе стал ее жест — указав на свой живот (она была на последних месяцах беременности), она сказала: «Иосиф, мы тебя поймем, а вот он — не поймет». И на тот момент — когда не было ни изданных книг Бродского, ни перспективы публикации его стихов — это было очевидно.

Можно считать, что в контексте всего творчества Бродского — и шире, в контексте русской поэзии — это стихотворение не выглядит как конъюнктурный ход. «Народ здесь изображается почти в толстовском духе — как некая роевая, коллективная личность, нацеленная на выживание в сложных условиях („способность на северном камне расти“), в бесконечном цикле смертей и рождений („в смертный час зажимающий зерна в горсти“); главное же — народом постоянно творится язык, определяющий самое существование поэта»[277].

Перейти на страницу:

Все книги серии Юбилеи великих и знаменитых

Шепоты и крики моей жизни
Шепоты и крики моей жизни

«Все мои работы на самом деле основаны на впечатлениях детства», – признавался знаменитый шведский режиссер Ингмар Бергман. Обладатель трех «Оскаров», призов Венецианского, Каннского и Берлинского кинофестивалей, – он через творчество изживал «демонов» своего детства – ревность и подозрительность, страх и тоску родительского дома, полного подавленных желаний. Театр и кино подарили возможность перевоплощения, быстрой смены масок, ухода в магический мир фантазии: может ли такая игра излечить художника?«Шепоты и крики моей жизни», в оригинале – «Латерна Магика» – это откровенное автобиографическое эссе, в котором воспоминания о почти шестидесяти годах активного творчества в кино и театре переплетены с рассуждениями о природе человеческих отношений, искусства и веры; это закулисье страстей и поисков, сомнений, разочарований, любви и предательства.

Ингмар Бергман

Биографии и Мемуары / Кино / Документальное
Иосиф Бродский и Анна Ахматова. В глухонемой вселенной
Иосиф Бродский и Анна Ахматова. В глухонемой вселенной

Бродский и Ахматова — знаковые имена в истории русской поэзии. В нобелевской лекции Бродский назвал Ахматову одним из «источников света», которому он обязан своей поэтической судьбой. Встречи с Ахматовой и ее стихами связывали Бродского с поэтической традицией Серебряного века.Автор рассматривает в своей книге эпизоды жизни и творчества двух поэтов, показывая глубинную взаимосвязь между двумя поэтическими системами. Жизненные события причудливо преломляются сквозь призму поэтических строк, становясь фактами уже не просто биографии, а литературной биографии — и некоторые особенности ахматовского поэтического языка хорошо слышны в стихах Бродского. Книга сочетает разговор о судьбах поэтов с разговором о конкретных стихотворениях и их медленным чтением.Денис Ахапкин, филолог, доцент факультета свободных искусств и наук СПбГУ, специалист по творчеству Иосифа Бродского. Публиковался в журналах «Новое литературное обозрение», «Звезда», Russian Literature, Die Welt Der Slaven, Toronto Slavic Quarterly, и других. Был стипендиатом коллегиума Университета Хельсинки (2007), Русского центра имени Екатерины Дашковой в Университете Эдинбурга (2014), Центра польско-российского диалога и взаимопонимания (2018).

Денис Николаевич Ахапкин

Литературоведение

Похожие книги

Расшифрованный Лермонтов. Все о жизни, творчестве и смерти великого поэта
Расшифрованный Лермонтов. Все о жизни, творчестве и смерти великого поэта

ВСЁ О ЖИЗНИ, ТВОРЧЕСТВЕ И СМЕРТИ МИХАИЛА ЮРЬЕВИЧА ЛЕРМОНТОВА!На страницах книги выдающегося литературоведа П.Е. Щеголева великий поэт, ставший одним из символов русской культуры, предстает перед читателем не только во всей полноте своего гениального творческого дарования, но и в любви, на войне, на дуэлях.– Известно ли вам, что Лермонтов не просто воевал на Кавказе, а был, как бы сейчас сказали, офицером спецназа, командуя «отборным отрядом сорвиголов, закаленных в боях»? («Эта команда головорезов, именовавшаяся «ЛЕРМОНТОВСКИМ ОТРЯДОМ», рыская впереди главной колонны войск, открывала присутствие неприятеля и, действуя исключительно холодным оружием, не давала никому пощады…»)– Знаете ли вы, что в своих стихах Лермонтов предсказал собственную гибель, а судьбу поэта решила подброшенная монета?– Знаете ли вы, что убийца Лермонтова был его товарищем по оружию, также отличился в боях и писал стихи, один из которых заканчивался словами: «Как безумцу любовь, / Мне нужна его кровь, / С ним на свете нам тесно вдвоем!..»?В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

Павел Елисеевич Щеголев

Литературоведение
100 запрещенных книг: цензурная история мировой литературы. Книга 1
100 запрещенных книг: цензурная история мировой литературы. Книга 1

«Архипелаг ГУЛАГ», Библия, «Тысяча и одна ночь», «Над пропастью во ржи», «Горе от ума», «Конек-Горбунок»… На первый взгляд, эти книги ничто не объединяет. Однако у них общая судьба — быть под запретом. История мировой литературы знает множество примеров табуированных произведений, признанных по тем или иным причинам «опасными для общества». Печально, что даже в 21 веке эта проблема не перестает быть актуальной. «Сатанинские стихи» Салмана Рушди, приговоренного в 1989 году к смертной казни духовным лидером Ирана, до сих пор не печатаются в большинстве стран, а автор вынужден скрываться от преследования в Британии. Пока существует нетерпимость к свободному выражению мыслей, цензура будет и дальше уничтожать шедевры литературного искусства.Этот сборник содержит истории о 100 книгах, запрещенных или подвергшихся цензуре по политическим, религиозным, сексуальным или социальным мотивам. Судьба каждой такой книги поистине трагична. Их не разрешали печатать, сокращали, проклинали в церквях, сжигали, убирали с библиотечных полок и магазинных прилавков. На авторов подавали в суд, высылали из страны, их оскорбляли, унижали, притесняли. Многие из них были казнены.В разное время запрету подвергались величайшие литературные произведения. Среди них: «Страдания юного Вертера» Гете, «Доктор Живаго» Пастернака, «Цветы зла» Бодлера, «Улисс» Джойса, «Госпожа Бовари» Флобера, «Демон» Лермонтова и другие. Известно, что русская литература пострадала, главным образом, от политической цензуры, которая успешно действовала как во времена царской России, так и во времена Советского Союза.Истории запрещенных книг ясно показывают, что свобода слова существует пока только на бумаге, а не в умах, и человеку еще долго предстоит учиться уважать мнение и мысли других людей.

Алексей Евстратов , Дон Б. Соува , Маргарет Балд , Николай Дж Каролидес , Николай Дж. Каролидес

Культурология / История / Литературоведение / Образование и наука
Крылатые слова
Крылатые слова

Аннотация 1909 года — Санкт-Петербург, 1909 год. Типо-литография Книгоиздательского Т-ва "Просвещение"."Крылатые слова" выдающегося русского этнографа и писателя Сергея Васильевича Максимова (1831–1901) — удивительный труд, соединяющий лучшие начала отечественной культуры и литературы. Читатель найдет в книге более ста ярко написанных очерков, рассказывающих об истории происхождения общеупотребительных в нашей речи образных выражений, среди которых такие, как "точить лясы", "семь пятниц", "подкузьмить и объегорить", «печки-лавочки», "дым коромыслом"… Эта редкая книга окажется полезной не только словесникам, студентам, ученикам. Ее с увлечением будет читать любой говорящий на русском языке человек.Аннотация 1996 года — Русский купец, Братья славяне, 1996 г.Эта книга была и остается первым и наиболее интересным фразеологическим словарем. Только такой непревзойденный знаток народного быта, как этнограф и писатель Сергей Васильевия Максимов, мог создать сей неподражаемый труд, высоко оцененный его современниками (впервые книга "Крылатые слова" вышла в конце XIX в.) и теми немногими, которым посчастливилось видеть редчайшие переиздания советского времени. Мы с особым удовольствием исправляем эту ошибку и предоставляем читателю возможность познакомиться с оригинальным творением одного из самых замечательных писателей и ученых земли русской.Аннотация 2009 года — Азбука-классика, Авалонъ, 2009 г.Крылатые слова С.В.Максимова — редкая книга, которую берут в руки не на время, которая должна быть в библиотеке каждого, кому хоть сколько интересен родной язык, а любители русской словесности ставят ее на полку рядом с "Толковым словарем" В.И.Даля. Известный этнограф и знаток русского фольклора, историк и писатель, Максимов не просто объясняет, он переживает за каждое русское слово и образное выражение, считая нужным все, что есть в языке, включая пустобайки и нелепицы. Он вплетает в свой рассказ народные притчи, поверья, байки и сказки — собранные им лично вблизи и вдали, вплоть до у черта на куличках, в тех местах и краях, где бьют баклуши и гнут дуги, где попадают в просак, где куры не поют, где бьют в доску, вспоминая Москву…

Сергей Васильевич Максимов

Публицистика / Культурология / Литературоведение / Прочая старинная литература / Образование и наука / Древние книги