Об этом чувстве Бродский вспоминал в беседе с Соломоном Волковым: «Когда я там вставал с рассветом и рано утром, часов в шесть, шел за нарядом в правление, то понимал, что в этот же самый час по всей, что называется, великой земле русской происходит то же самое: народ идет на работу. И я по праву ощущал свою принадлежность к этому народу. И это было колоссальное ощущение! Если с птичьего полета на эту картину взглянуть, то дух захватывает. Хрестоматийная Россия»[270]
. Из этого чувства возникают строки, звучащие патетически, но передающие ощущение взгляда с птичьего полета:В эссе об Ахматовой Бродский пишет: «Поэт есть прирожденный демократ не только из-за шаткости его социального статуса, но в силу также того, что он служит всему народу, пользуется его языком»[271]
. Эту мысль Ахматова вполне могла разделить, и здесь коренится причина той высокой оценки, которую она дала «Народу». Она вспоминает об этом стихотворении снова и снова. В среду 16 сентября 1965 года Ахматова записывает: «Хоть бы Брод<ский> приехал и опять прочел мне „Гимн народу“»[272].Бродский вспоминал в интервью Наталье Рубинштейн: «Больше всего ее интересовало именно, говорит ли поэзия, русская поэзия, языком своего времени. Высшей из ее похвал была эта фраза: „Такого еще не было“»[273]
. «Народ» оказался как раз стихотворением, которого еще не было — и которого самой Ахматовой написать не удалось.Незадолго до этого при подготовке к изданию книги «Бег времени» ей пришлось делать выбор. «Сурков попросил вставить в новую книгу непременно что-нибудь из цикла „Слава миру“. — „Не о Сталине, конечно, Анна Андреевна, но чтобы не было с вашей стороны демонстративного отказа от этого цикла“. — Так! Однако и без Сталина весь цикл плох: я, когда впервые читала его, подумала, помнится, что же такое „мастерство“? Уж Ахматова ли не мастер? а вот решила написать — чтобы спасти Леву — стихи в честь Сталина, решила, постаралась — и — и — любой ремесленник исполнил бы свою задачу лучше»[274]
.Бродскому удалось написать «патриотическое» стихотворение без всяких компромиссов, естественным образом. Оно, правда, вышло ощутимо слабее, чем его лирика этого периода: «Новые стансы к Августе» или та же «Прощальная ода», но, без сомнения, в нем звучит подлинный голос поэта.
Об этом очень точно написал Лев Лосев: «Понятие „народ“ для Бродского было не жупелом постыдной пропаганды — ее он просто пропускал мимо ушей, — народом для него были люди, с которыми он с пятнадцати лет делал простую работу на заводе, в геологических экспедициях, в кочегарках, колхозные мужики и бабы в Норенской, соседи по койкам и нарам в больницах, тюрьмах, „столыпине“. Будучи сугубым индивидуалистом, он не унижал их ни сентиментальностью, ни отношением к ним как к недифференцированной массе»[275]
.Однако Бродский отказался от публикации стихотворения, понимая, как оно может выглядеть вне контекста всего корпуса его стихов. В литературном альманахе «День поэзии. 1967», где ему предложили опубликовать три стихотворения, «Народ» должен был идти первым. Друг Бродского Рамунас Катилюс вспоминает: «Был январь 1967 года. Зайдя днем к Иосифу и услышав об этом, мы с Элей как-то оба одновременно сообразили, что стихотворение „Народ“ в сопровождении всего двух, хотя и замечательных стихотворений в качестве первой публикации после ссылки, будет рядовым читателем воспринято как знак подчинения или даже покаяния. На первых страницах книги оно скорее просто напоминало бы, в какой стране живем, а книга говорила бы сама за себя»[276]
.Эля Катилене рассказывала мне, что одним из решающих аргументов в этой беседе стал ее жест — указав на свой живот (она была на последних месяцах беременности), она сказала: «Иосиф, мы тебя поймем, а вот он — не поймет». И на тот момент — когда не было ни изданных книг Бродского, ни перспективы публикации его стихов — это было очевидно.
Можно считать, что в контексте всего творчества Бродского — и шире, в контексте русской поэзии — это стихотворение не выглядит как конъюнктурный ход. «Народ здесь изображается почти в толстовском духе — как некая роевая, коллективная личность, нацеленная на выживание в сложных условиях („способность на северном камне расти“), в бесконечном цикле смертей и рождений („в смертный час зажимающий зерна в горсти“); главное же — народом постоянно творится язык, определяющий самое существование поэта»[277]
.