Ирано-таджикская поэзия

Кто страсть заставит на колени пасть?
Безумная неодолима страсть!

Вот Зулейха, что в горе поседела,

Увидеть вновь Юсуфа захотела.

Поставив идола перед собой,

Склонилась ночью перед ним с мольбой:

«О ты, пред кем я — словно горстка пепла!

О господин, твоя раба ослепла.

Всю жизнь я поклонялась лишь тебе, —

Яви же милосердие рабе,

Взгляни на мой позор и, как даренье,

Дай свет моим глазам, верни мне зренье.

Хочу узнать, хоть издали взглянув,

Каков теперь красавец мой Юсуф!»

Так плакала страдалица впустую,

Осыпав прахом голову седую…

Взошла заря, как властелин земли.

Юсуфа пегий конь заржал вдали,

И Зулейха, одетая убого,

Пришла туда, где сузилась дорога.

Стонала, словно нищенка, в пыли,

И слезы по лицу ее текли,

А стражники кричали сверху, снизу:

«Дорогу благородному азизу!»

Толпа кругом сжималась все тесней,

В ушах гремело ржание коней.

Никто не слышал горького стенанья,

Не обращал на нищенку вниманья.

Кому нужна в сумятице такой

Незрячая, объятая тоской?

Ушла, рыдая, женщина седая,

Ушла, вздыхая, громко причитая.

В лачугу тростниковую вошла,

Тростник огнями вздохов подожгла

И, чтобы в сердце успокоить рану,

Сказала каменному истукану:

«Бездушный идол, рукотворный бог!

Мне тяжело, а ты мне не помог:

Ты только камень, с богом схожий камень,

А у меня на сердце — тоже камень.

Еще страшней ты сделал скорбь мою,

Тобою, камнем, камень разобью!

Ты камень — камнем я тебя разрушу,

Тогда избавлю от позора душу!»

И, камень взяв, движением одним

Разбила идола, как Ибрагим.

Когда она разбила истукана, —

Омылась от порока и обмана.

Все идолы разбила на куски, —

Очистилась от скверны и тоски.

Она к единому взмолилась богу,

Провозгласив хвалу его чертогу:

«Пречистый, чье признали торжество

И идол, и ваятели его!

Пришли бы разве к идолу с мольбою,

Когда б он не был озарен тобою?

Ваятель потому богов творит,

Что он в душе с тобою говорит.

Кто пал пред идолом, — на самом деле

Свои мольбы возносит не тебе ли?

Была я долго идола рабой,

Насилье совершила над собой.

Прости меня, хотя я согрешила,

По глупости ошибку совершила.

За то, что шла неверною тропой,

Меня, о боже, сделал ты слепой.

Омыв меня от скверны, отчего же

Ты зренье мне не возвращаешь, боже?

Даруй душе скорбящей благодать,

В саду Юсуфа дай тюльпан сорвать!»

…Когда правитель царства прибыл снова, —

Пришла, сказала скорбно и сурово:

«Ты помни, что и царь пред богом — раб,

Всего лишь раб, что немощен и слаб,

Что в царский сан его возвел всевышний,

Что дал ему венец, престол — всевышний!»

И устрашился этих слов Юсуф,

Затрепетал, на нищенку взглянув,

Сказал главе придворных: «Голос гневный

И скорбный отнял мой покой душевный.

Ту женщину, что славила творца,

Ты приведи ко мне под сень дворца.

Услышать я хочу ее кручину,

Узнать ее страдания причину.

От слов ее почувствовал я вдруг

Доселе мне неведомый испуг.

Сей странный страх я ощутил, наверно,

Лишь потому, что скорбь ее безмерна…»

Да проживет сто жизней властелин,

Который, вздох услышав, стон один,

Поймет, что истинных скорбей основа,

А где притворство мнимого больного,

Поймет, где правда истинных святынь,

А где всего лишь марево пустынь!

Но в наши дни не таковы владыки.

Смотрите, — за динар золотоликий

Оправдан будет ими и злодей,

Который грабил, убивал людей.

У этих шахов правды не найдете,

Лишь золотой динар у них в почете!