Ирано-таджикская поэзия

Когда лучи рассвета заблестели,
Юсуф поднялся поутру с постели,

Решил, в одежды шаха облачась,

Поехать на прогулку в добрый час.

Юсуф одну лишь ногу вставил в стремя,

Как Джабраил возник. «Скакать не время, —

Сказал. — Другую ногу только вдень, —

Наступит сразу твой последний день.

Отвергни суету и бремя жизни,

Твоей ноге не нужно стремя жизни».

Приятен был Юсуфу сей совет.

Он в помыслах отринул бренный свет.

Отринул блеск и славу властелина,

К себе наследника призвал он — сына,

Взамен себя нарек его царем, —

Да правит с благом, счастьем и добром.

Затем рабов послал он за женою:

«Пускай простится Зулейха со мною».

Ему сказали: «Горем сражена.

В крови и прахе возлежит она.

Ее убьет прощание такое,

Оставь ее, несчастную, в покое».

Сказал: «Боюсь я, что пройдут века,

А не пройдет вовек ее тоска».

Ответили: «Ей бог поможет вскоре,

Он укрепит ее в тяжелом горе».

Тогда вручил Юсуфу Джабраил

То яблоко, что бог в раю взрастил,

И, запах райских кущ вдохнув, из тела

Легко душа Юсуфа улетела.

Так жизнь обрел он вечную свою:

Покинул землю, чтобы жить в раю.

Когда Юсуф с юдолью слез расстался,

В его чертоге громкий плач раздался, —

Он увеличивался каждый миг,

Он свода бирюзового достиг.

И Зулейха спросила: «Что за крики?

И отчего повсюду плач великий?»

Сказали: «Тот, кто нашим был главой,

Свой трон сменил доскою гробовой.

Из этих тесных он ушел расселин

Туда, где мир извечный беспределен».

Утратила она сознанья свет,

Когда услышала такой ответ.

Для пальмы был ответ настолько жуток,

Что, словно тень, лежала трое суток.

Пришла в сознанье на четвертый день —

И наземь вновь низринулась, как тень.

В беспамятство три раза погружалась, —

Судьба забыла, что такое жалость!

Придя в себя и руки протянув,

Спросила: «Где Юсуф? Где мой Юсуф?»

Пошла — и не нашла его на ложе.

Он умер? Но и гроб не виден тоже!

Заплакали невольники навзрыд,

Сказали: «В землю этот клад зарыт».

Прокляв небесный свод, как лиходея,

Разорвала свой ворот, пламенея,

Ногтями Зулейха в лицо впилась,

И ручейками кровь лилась, лилась.

Она из сердца исторгала стоны,

И мир внимал ей, горем потрясенный:

«Где мой Юсуф? Где жизни красота,

Величье, милосердье, доброта?

Он помыслы от суеты избавил

И в царство вечности коня направил.

Я не успела милого обнять

И ногу в стремени поцеловать.

Увы, Юсуф простился с бренным светом,

Но не присутствовала я при этом,

Погасших глаз не видела его,

В последний раз не видела его!

Зачем не стала я его охраной,

Когда он ранен был смертельной раной?

Когда Юсуф с престола в гроб сошел,

То превратился гроб его в престол.

В душистый сок мне превратить бы слезы, —

Омыла б я Юсуфа соком розы!

Когда он в саван был одет, увы,

И зашивать пора настала швы,

Измученная этой тяжкой пыткой,

Сама бы стала я иголкой с ниткой!

Когда печаль пронзила все сердца

И друга выносили из дворца,

Над ним не причитала я, рыдая,

В слезах к его носилкам припадая.

Увы, я плачу, сердце опалив.

Увы, как этот мир несправедлив!

Юсуф, приди, взгляни, как я несчастна,

Как небом я наказана ужасно!

Я жду твоей любви, а ты ушел.

Я в прахе и крови, а ты ушел.

Уйдя, меня подверг таким мученьям,

Что только смерть мне будет излеченьем!»

Услышали носильщики приказ,

Чтоб снарядили паланкин тотчас,

И Зулейха отправилась в смятенье

Туда, где друг обрел успокоенье.

О нет, не клад ее глаза нашли,

А холмик бедной и сырой земли!

Она блистала, словно день, бывало, —

Теперь на холмик, словно тень, упала,

Грудь обнажив, припав к земле в слезах,

Она могильный целовала прах.

К чему ей мир, что пуст и безотраден?

Глаза-нарциссы вырвала из впадин

И бросила их наземь, закричав:

«Должны расти нарциссы среди трав!

Нужны ли мне два глаза, два нарцисса,

В саду, где нет тебя, нет кипариса?!»

В могилу тот, кого гнетет печаль,

Бросает цвета черного миндаль.

Но вряд ли люди, как она, дарили

Такие две миндалины могиле!

Она к земле, склонясь над мертвецом,

Припала окровавленным лицом.

И вот взлетела над землей могильной

Ее душа, расставшись с ней, бессильной.

Блажен, кто душу потерял в пути,

Зато сумел свою любовь найти!

Увидев, что мертва жена владыки,

Все подняли неистовые крики,

И причитанья преданной жены

Там были двести раз повторены.

Умолкли причитанья на могиле, —

И домочадцы Зулейху омыли.

Омыли, горько плача: так весной

Над розой дождь струится проливной.

Ее — о нет, жасмин благоуханный! —

Затем одели в саван златотканый,

И вот в земле, как лепесток, тиха,

Легла с Юсуфом рядом Зулейха.

Делить и после смерти с другом ложе, —

Нет в мире счастья выше и дороже!