Иранская мина

Тот поднял руку, раздался выстрел, но оперативник был готов к этому и за полсекунды до выстрела резко бросил свое тело сначала влево, а потом резко и далеко вправо. Пуля прошла так далеко от него, что Буторин даже не услышал ее пения. Через несколько секунд раненый выстрелил снова, а потом в тишине улицы начали раздаваться щелчки. Все, пистолет у него пуст!

Буторин подошел, когда раненый отполз метра на три от того места, где его настигли пули. Он повернулся к своему преследователю и со злостью швырнул в него пистолет. Но бросок не получился – слишком мало осталось сил в ослабевших руках. Буторин подошел, отшвырнул ногой разряженный пистолет, опустился на корточки и приставил свое оружие к голове раненого точно между глаз.

– Du willst leben?[3]

Раненый не ответил, только судорожно сглотнул.

Глава 7

Сосновский прекрасно знал, что Франк Хартман является офицером абвера. Хартман давно работал на Востоке. В 1936 году он работал в Польше, потом переключился на Болгарию. Турция и Иран стали для него наказанием, как посчитал сам разведчик. Хартман мечтал работать с Советским Союзом, у него был даже свой план, который он вынашивал и разрабатывал. Реализация этого плана позволила бы Германии получить сведения не только о новейших советских самолетах, но и о готовящихся разработках и направлениях в военной авиации. Но приказ есть приказ.

Так что, когда в конце лета текущего года Хартман оказался в Тегеране и ему сообщили, что он включен в состав резидентуры абвера, он понял, что это его шанс, взлетная полоса в карьере. Хартман готов был работать день и ночь, заводить свою агентуру, добывать сведения, хитрить, лгать, убивать – только бы его оценили в штабе Канариса. И он все это делал, даже собственноручно убил двух ненадежных иранцев, которые сначала согласились работать на Германию, а потом начали юлить. А может, и не стали юлить, а просто повели себя излишне осторожно. Но Хартману не хотелось рисковать. И подумаешь, какие-то иранцы!

А вот с Майклом дело другое. Он, конечно, немец, фольксдойче, они там у себя в Аргентине, в немецкой колонии, далеки от идей фюрера, но Германию поддерживают всей душой. Этого не скрыть. Но порой понять этих аргентинских немцев бывает непросто. Вроде бы Майкл имеет контакты с советским посольством, даже приятельские отношения завел кое с кем из журналистов из Советской России. Сам Хартман играл роль немецкого предпринимателя-переселенца в третьем поколении. Он усердно разыгрывал из себя человека, ужасно соскучившегося по немцам. Поэтому так часто якобы и появлялся в немецком клубе в центре Тегерана.

– Вы там, за океаном, оторвались от реалий жизни! – подняв вверх палец, заявил Хартман. – Здесь, в Европе и в Юго-Западной Азии, жизнь бежит быстрее, она как кипящая в жилах кровь. А у вас в Аргентине в жилах течет сок фруктовых деревьев.

– Э нет! – пьяно засмеялся Сосновский, изо всех сил стараясь не показывать, что он пьянее Хартмана. – У нас там горячие «латиносы», там жизнь кипит, только успевай поворачиваться. Это у вас здесь в жилах пиво! Вот ты говоришь, что немецкий клуб – центр вселенной в Тегеране. А я тебе скажу, что у спесивых англичан в их журналистском клубе веселее. А еще веселее у русских! Только ты… никому!

Сосновский прижал к губам указательный палец и стал озираться по сторонам. Локтем он задел стакан, и тот бы грохнулся на пол и разлетелся вдребезги, если бы его не подхватил Хартман. Сосновский не подал виду, что заметил это, хотя действие было вполне сознательное. Так Михаил часто проверял, насколько его собеседник пьян, а насколько изображает пьяного.

– Майкл, ты обещал мне рассказать про русских, – напомнил Хартман, навалившись грудью на стол. Но потом с силой сжал локоть Сосновского и прошептал: – Только не здесь…

«Так, он хочет меня вывести отсюда, – понял Сосновский. – Любопытно, что за этим кроется? Уж не появление ли вон того араба в приличном костюме возле барной стоки сподвигло моего пьяного друга на прогулку на свежем воздухе? Надо ему подыграть. Тем более здесь уже делать нечего, все расходятся. С французами бы его познакомить, но пока не получится».

Сосновский поднялся, буквально стаскивая со стола вцепившегося в его рукав немца. Он пошел к двери, отметив, что араб встретился взглядом с Хартманом. «Что это? Они знакомы или араб бросил на нас взгляд просто потому, что мы пьяны и шумим сверх всякой меры?… Хм, араб не спешит, хотя уже получил упаковку ветчины. Для кого эта ветчина? Арабы свинину не едят, они мусульмане. Ему прикасаться к ней грех, а он взял… Ладно, через упаковочную бумагу не возбраняется».

Когда Сосновский и повисший на нем Хартман вышли на улицу, было уже темно. Неподалеку от бара стояла машина, судя по номерам, из английского посольства. Но не из дипмиссии, а для низшего персонала или службы безопасности. Мысль пронеслась в голове, а взгляд скользнул по улице. Здесь, в этой части города, было людно. Скоро комендантский час, но приличная публика пока еще гуляет. «Интересно, куда меня потащит Хартман, что ему нужно?»