Исчезающая теория. Книга о ключевых фигурах континентальной философии

Уровень этот, как известно, оказывается обозначен им как «практика», и возникшая здесь коллизия надолго, если не до конца существования все еще продолжающейся сегодня философской традиции, обрекает субъекта этой традиции на смущение и растерянность. В большинстве случаев эта растерянность выражает себя минимальным образом и обязана лишь тому, что с практикой всегда что-то не клеится: там, где звучит настоятельное воззвание, неумолимое требование соответствующую этой практике активность (например политическую) учредить, субъект, как правило, ощущает бессилие; там же, где соответствующая некоему начинанию практика оказалась учреждена, выглядит это чем-то невозможным, т. е. неповторимым из другой точки.

Значительно бо́льшая степень задетости этим вопросом выявляется в более узком кругу, где, к примеру, предметно интересующиеся политикой (или воображающие себя таковыми) запальчиво желают выяснить последствия подобного учреждения, поскольку практика выступает именем для перемен, предположительно несущих с собой неудобство или угрозу. В этих случаях субъект, во-первых, комичным образом переоценивает возможности запланированного вторжения со стороны практики, а во-вторых, буквализирует степень переноса теоретического содержания на соответствующую этому вторжению основу. Так, например, лозунг «вся власть народу» или даже более оперативный призыв «бить буржуев» – это краткий итог теории или исчерпывающая программа для равнообъемной ей практики? В зависимости от того, как на этот вопрос отвечают, соответствующим образом распределяется связанная с ним «тревога» наблюдателей.

При этом существует еще один, наиболее кулуарный уровень, где связанная с вопросом практики тревога достигает наивысших степеней – как правило, это круг тех, кто с практикой в том или ином виде уже имеет дело. Для примера вполне подойдет та же практика психоанализа, особенно в свете уверенности ее носителей, что они имеют в ее лице доступ к той исключительной требовательности, стандарт которой практика вообще способна обеспечить.

Тем не менее именно здесь, в наиболее стойких в вопросах практики сообществах, где готовно отдают ей приоритет, видя в ней основной ориентир, то и дело возникают особые обстоятельства и сопровождающие их искушения. Последние, как правило, связаны с тем, что теоретические начинания, ставящие практику в новую ситуацию, парадоксальным образом на уровне последствий своего высказывания отклоняют ее примат.

Примером здесь остается созданная тем же Лака ном коллизия, приведшая к кризису и расколу классического психоаналитического сообщества. Что в Лакане тех, кто остался по ту сторону клинического водораздела, возмущало и продолжает возмущать сегодня, так это то, что, как постоянно здесь подозревают, ссылка на клинику и полученный с ее помощью практический опыт в лакановских координатах вовсе не является последним словом. Более того, обращение к этому опыту как к основной и единственной реальности, верифицирующей теоретические построения, в лакановских высказываниях почти неприкрыто выступает своего рода прибежищем для «слабых духом», «тугоухих», как он называл их, клиницистов – тех, кто предположительно неспособен глянуть дальше собственного носа.

С точки зрения, до сих мстительно транслирующейся во враждебных лаканианству кругах, Лакан якобы прибег к имитации практики – не в значении вульгарного введения в заблуждение относительно реальности своей клинической деятельности (хотя именно такое обвинение фактически было выдвинуто исключившей его из своих рядов Международной психоаналитической ассоциацией, лишившей Лакана звания ретроактивно, то есть упразднив и отозвав институциональную силу всех проходимых под его началом дидактических анализов), а в смысле недостаточного сцепления своей мысли с клинической почвой, своего рода отслойкой от ее инертной данности.

В то же время коллизия теории и практики не решается здесь ни выбором в пользу любой изобретательной теории, ни приматом новой практики – само существование «теоретической хрупкости» показывает, что и в случае Маркса, и в близком к нему случае Лакана происходило нечто иное и в то же время сходное, а именно: созданная здесь теория подпитывалась разом из двух источников.