Исчезающая теория. Книга о ключевых фигурах континентальной философии

При этом повествование Жижека отличается тем, что оно представляет собой почти что образцовое обыгрывание ситуации теоретической хрупкости, поскольку основной фигурой жижековского изложения является демонстративно предъявленный в одной и той же повествовательной единице отказ от некоего общего мнения, и одновременно предложение нового знания. Последнее, как правило, является отрицанием уже проделанного в другой теории отрицания, поскольку опровергаемое здесь мнение первого порядка является не столько продуктом стихийного common sense, сколько плодом предшествующей теоретической критики, которая из-за своего долгого пребывания на сцене суждений начала внешние черты common sense приобретать, на деле им не являясь. В ряде случаев последний факт в повествовании опускается, из-за чего следование традиции критики второго порядка в жижековском случае выглядит не так отчетливо, как в лакановском исполнении, где все элементы двойной истории отрицания с соответствующей последовательностью мнений и опровержений, как правило, прописаны по отдельности.

Тем самым там, где у Лакана в задействуемой им эпистемологической ситуации наличествуют три элемента – «знание школяра» (оно же знание широкой публики), знание психоаналитиков-фрейдистов и, наконец, собственно «лакановское» знание, опровергающее их экспертное вмешательство, – у Жижека «нулевой уровень» отсутствует, поскольку оказывается совмещен с неселективной критикуемой перспективой, расхожее знание которой обозначается вводными риторическими фигурами наподобие «принято считать», «обычно это видят так, как будто», «как правило, полагают» и т. п.

Эта особенность представляет собой одновременно методологическую проблему и в то же время предпринятую Жижеком попытку решения того, что действительно к моменту его выхода на интеллектуальную сцену выступило в виде новой трудности, связанной с изменившейся диспозицией распределения знания на общественной сцене. Так, может показаться, что пресловутое знание «публики» или «школяра» уже для самого Лакана ничего не значило, поскольку никаких действий с непосредственной ссылкой на него он не производил (в отличие от Маркса, который всегда его учитывал и для которого наивный субъект, умеющий при этом хотя бы считать и не закрывать глаза на результаты подсчета, был уже довольно ценным и потенциально могущим быть завербованным носителем новой освободительной политической воли). Тем не менее и у Лакана это начальное знание непрестанно предполагалось уже потому, что без его учета невозможно было вычленить уровень занимающей Лакана первичной психоаналитической критики – той, которая все время после смерти Фрейда соблазняла и истеризовала носителя нулевого знания, снабжая его представлением о неочевидных и не всегда удобных выводах, к которым психоаналитический взгляд на вещи может приводить.

Носитель базового знания, таким образом, играл одновременно и различительную, и подножнокормовую роль и в обоих этих качествах был необходим: достаточно вспомнить, какую сильную тревогу, вплоть до принятия попытки к бегству, Лакан испытал на выступлении перед студенческой аудиторией в Венсенне, где обнаружил, что пресловутый «школяр» уже не тот, что в годы собственного лакановского обучения и что некоторые вещи из области азбучного высшего образования ему неведомы (в частности, перебивающий его нахальный студент не смог – или не стал – отвечать на вопрос, помнит ли он о том, что такое афазия, и подобное демонстративное незнание о существовании обозначаемого этим термином речевого нарушения чуть не лишило речи самого Лакана).

В случае Жижека вопрос различия предшествующих уровней как будто оказывается снят, поскольку знание «сведущей публики», равно как и результаты первичной критики этого знания, сведены в одну фигуру условно осведомленного Другого, мерцающего между современным самостоятельно начитанным субъектом и носителем экспертного знания (академическим философом, профессиональным психоаналитиком) и при этом разделяющего один и тот же тип и характер заблуждений, которые теперь можно опровергнуть одним махом. Именно это Жижек и совершает, нередко предлагая в качестве критики второго порядка не столько новую развернутую теорию, сколько дидактическую противоположность постулатам первичной критики: