Исчезающая теория. Книга о ключевых фигурах континентальной философии

Здесь напрашивается любопытная аналогия, позволяющая провести условный, но теоретически показательный водораздел между различными типами критической мысли, представленными, соответственно, марксистским каноном и формалистским подходом. Ортодоксальный марксист легко может допустить – и постоянно должен предпринимать подобное допущение ради сохранения бдительности, – что выглядящее союзником, но при этом на деле ревизионистское, скрыто оппортунистическое движение до поры «прикидывается» высококачественным марксистским концептуальным объектом, внешне выдерживающим все стандарты ортодоксальности. При этом, похоже, не существует ситуации, в которой носителем марксистского подозрения осуществлялось бы обратное допущение с предположением возможности существования столь странного, извращенного, но при этом все еще подлинно «верного» марксистским заветам теоретического объекта, который с теми или иными целями прикидывается предательским и ревизионистским.

В то же время жижековская критика осуществляет второй тип предположения относительно своих объектов с легкостью, которая самим Жижеком и его комментаторами обычно относится на счет психоаналитической культуры, чье влияние жижековская мысль претерпела, но которая при этом, похоже, обязана не столько самим по себе техническим возможностям психоаналитического толкования, сколько разделяемой Жижеком с психоанализом более общей принадлежностью к формалистскому направлению, вклад которого состоит в выявлении новых, еще не описанных отношений между объектами и структурами там, где традиция первичной левополитической критики, напротив, обнаруживает систему уже данных отношений (институтов экономики, власти и т. п.).

Таким образом, хотя отсутствие в продолжаемом Жижеком структуралистском проекте однозначного выхода к политическим преобразованиям нередко рассматривается в качестве проявления слабости, недостаточно явленной «воли к переменам», но при этом теоретическая причина, вызвавшая структуралистскую критику к жизни, лежит в другой области, которая не столько берет на себя обязательства рано или поздно к «практике» привести, сколько предпринимает разыскание отношений включенностей и связей, недоступных для других типов критики.

Сильные, слабые и другие связи

Начавшись с денатурализации объектов и связей, представленных в системах родства, структурализм порождает развернутую систему, теоретические объекты которой выведены из стандартных родовидовых понятийных отношений, получая определение в зависимости от вовлеченности в ту или иную связь с другими объектами. Вопрос об описании связи, таким образом, оказывается первостепенным и разбивается на два младших вопроса: во-первых, какую степень близости нахождения объектов друг с другом каждая связь предполагает и, во-вторых, насколько эта связь вероятна и неотвратима, то есть какова степень ее настоятельности. Таким образом, предварительно выделяются связи двух типов: сильные и слабые, первые из которых положительно отвечают на оба вопроса, тогда как вторые – только на один из них или же отрицательно на оба.

Наличие связей – то единственное и, по всей видимости, «универсальное», что структурализм обнаруживает в любой ситуации, где субъект представлен. В то же время речь не о тех связях, которые сам субъект образовывает (например с другими субъектами или представляющими их презентациями), а о соотношениях, из которых субъект извлекает нечто побочным образом, не будучи в состоянии на них повлиять. Соотношения эти, таким образом, для каждого случая требуют реконструкции, позволяющей выделить характерные типы связей, установив их градацию.

Для наглядности можно избрать линию онтологического отношения, разметкой для которой служит эпистемологическая установка, например там, где она отделяет субъекта классической европейской метафизики от субъекта уже свершившейся ее деструкции – например, того же структуралистского субъекта. Так, какие именно связи использует субъект метафизической ситуации и что соответствует в его ситуации понятиям связи сильной и слабой?