Исчезающая теория. Книга о ключевых фигурах континентальной философии

Сегодня прямыми наследниками метода элиминации первой критической прослойки, очевидно, являются представительницы обновленного радикального феминизма в узкополитическом смысле этого термина, то есть той части женского движения, которая все более отчетливо противостоит программе дифференцированного подсчета привилегий в интерсекциональном духе, где женский вопрос вместе с соответствующим ему типом угнетения разнообразно смешивается с изучениями других видов репрессии по признаку расы, религии, экономического достатка, а также степени представленности на публичной сцене в качестве субъектов высказывания. Защищая эту комплексную оптику, носительницы более университетского и вышколенного либерального феминизма нередко воспринимают радфем как частично устаревшую исторически, частично более «дикую» и менее теоретически разработанную критику патриархата, которой давно пора признать свою тенденциозную ограниченность и сойти со сцены. При этом в данный момент все обстоит наоборот: именно радфем занимает сегодня более высокое структурное место «второй критики», нападающей на «оппортунистическую» в вопросах женской борьбы интерсекциональную повестку, одновременно предлагая свою обновленную теорию «женским массам», по крайней мере тем из них, кто минимально способен освоить социальные сети, и освобождая эти массы от необходимости изучать академическую гендерную теорию левого уклона и квир-стадиз конца прошлого столетия, вместо этого непосредственно переходя к более «материалистическому» взгляду на социальную действенность гендера.

В то же время подобное ангажированно-заземленное воплощение второй критики для структурализма и продолжающих его мыслителей, похоже, не является предметом выбора. В интервью 1983 года Фуко дает интервью, посвященное определению структуралистского движения, которое самим Фуко рассматривается как частный эксцесс более широкой формалистской традиции, находящейся с марксизмом и в целом с левополитической активностью в отношениях прерывистой и неверной связи, всегда амбивалентной даже в точках ее действительного наличия[54].

Жижековский проект с этой точки зрения является одним из выдающихся эпизодов подобной амбивалентности и в этом отношении несомненно несет на себе следы расщепления. В частности, последнее негативно, в качестве собственной изнанки, выражается в демонстрируемой Жижеком чувствительности ко всем возможным теоретическим дефектам в любой гуманитарной повестке – левой или правой, прогрессивной или консервативной, – как если бы должно было существовать око, стоящее на страже любых передергиваний и злоупотреблений во всех регионах мысли.

В то же время именно эта особенность позволяет отнести жижековский проект к тому, что Фуко называет «формализмом» в общем смысле, поскольку именно последнему надлежит игнорировать характер и содержательную сторону любого ангажемента, вместо этого обращаясь к тому уровню, где обнаруживается то, что в «Археологии знания» Фуко называет способами «группировки ряда рассеянных событий», типами устанавливаемых связей. Именно на этом, более высоком уровне располагается жижековская критика, всегда идущая дальше стандартов анализа, задаваемых дежурной марксистской критикой, выявляющей скрытые противоречия в теоретическом объекте, то есть разнообразно сомневающейся в характере и «политической доброкачественности» концепта, но никогда не ставящей под сомнение его наличие в декларируемом его носителями и приверженцами качестве. Напротив, жижековский ход всегда так или иначе подводит к наличию «другой связи», в силу которой анализируемый объект – система высказываний, политическая позиция, учение, движение, программа – оказывается в конечном счете не столько «подлинным» или «неподлинным» в своем качестве, сколько объектом совершенно иных отношений, нежели те, в которые он по своей «изначальной природе» должен быть включен.

Это различие удачно поверяется предложенной Лаканом проверкой на несимметричность отношений между имитациями лжи и истины в акте презентации, позволяющей отличить системы, в действиях которых принимает участие обусловленная наличием языка инстанция желания, от систем, повинующихся в своих действиях инстинктам, пусть даже чрезвычайно высокоразвитым. Несимметричность состоит в том, что объекты второго, инстинктивного типа – например животные – в ряде случаев, если в этом есть нужда, способны для осуществления своих целей выдать ложный сигнал (например, оставляемый ими след или месторасположение гнезда-обманки) за истинный, чтобы сбить противников с толку. Но при этом обратная операция – выдача истинного сообщения за ложное – им недоступна, поскольку это прерогатива исключительно «желающих» (во фрейдовском смысле этого слова) существ – говорящих человеческих субъектов.