Исчезающая теория. Книга о ключевых фигурах континентальной философии

«Что, если действительная тайна последователей Штрауса (и, возможно, самого Штрауса) состоит не в их тайном неверии, их жестоком ницшеанском мировоззрении, а в их отрицаемой вере?»[52] или «А что, если в нашем постмодернистском мире предписанного нарушения, в котором супружеская верность считается до смешного старомодной, те, кто ее соблюдает, и являются истинными нарушителями? Что, если сегодня брак между мужчиной и женщиной и является „самым тайным и смелым из всех нарушений“?»[53]

Эта сведенная в один исполнительский прием операция двойного отрицания представляет собой квинтэссенцию, своеобразный историко-полемический итог эпохи существования «второй критики». Нередко из-за упорства, с которым Жижек к данной операции прибегает, видят причину некоторой однотипности его продукции, в ряде случаев даже ее содержательную предсказуемость, но невозможно отрицать, что прием работает бесперебойно – так же, как работает психоаналитическая конфронтация на сессиях, основывающаяся на одном и том же маневре совершенного аналитиком подвешивания сказанного пациентом, но при этом выглядящая на стороне анализанта всегда чем-то непоколебимо новым и освежающим. В то же время надлежит помнить, что за эффект этой неисчерпаемой новизны, несомненно, ответственна в том числе ситуация, созданная первичной критикой, которая на деле, что бы о ней ни говорила критика второго порядка, никогда не бывает настолько хорошо освоенной и приевшейся, чтобы ее опровержение не стало небольшим, но достаточным по стилю шоком, порождающим впечатление революционности ее отбрасывания.

При этом остается без ответа вопрос о том, во что вторая критика в лакановском или жижековском исполнении сегодня целит или что, другими словами, является ее мишенью и одновременно стратегической точкой отправления, т. н. объектом-причиной ее вмешательства в теорию. Здесь необходимо быть готовым к впечатлению некоторого разочарования, поскольку ряд обстоятельств указывает, что практическая составляющая не только не вытекает из этой критики более или менее непосредственно, но даже не предполагается здесь в качестве отсроченной цели. В частности, одной из причин является как раз отсутствие или недостаточная представленность ставки на тот самый уровень носителей самого «базового», дотеоретического уровня, чье знание не прошло через горнило первичной критики, но именно потому, как до некоторой степени верно рассчитал Маркс, будучи способно сразу и с более плодотворными последствиями встретиться со вторым уровнем теории. Другими словами, расчет на то, что марксизм называл «народными массами», заключался не только в наличии у этих масс как количественного потенциала, так и качественно-исторической готовности к учреждению и встрече перемен, но и в самой по себе ситуации элиминации, устранения уровня первичной теории (в случае Маркса младогегельянской и социалистической критики, тогда как, например, в случае Фрейда, ставшего именем для революционных перемен в восприятии субъекта, таким элиминируемым уровнем, открывшим непосредственный доступ к публике, оказалось тогдашнее психиатрическое просвещение населения, а также прочие психологические методы лечения нервных болезней, которые Фрейд политически оттеснил под именем «дикого анализа»).