Исчезающая теория. Книга о ключевых фигурах континентальной философии

Таким образом, соответствующий инстанции желания термин выступает сразу в условно «видовом» и в «родовом» качествах – как разнообразные частные операции с объектами и в то же время как совершаемая субъектом максимальная ставка в обстоятельствах неизбежности явления желания как такового. Важно зафиксировать, что речь идет не о двух различных диахронических определениях инстанции желания, которые сменяли бы друг друга в ходе эволюции лакановской теории или же выступали как взаимно дополняющие. Напротив, они синхроничны и конкурентны, поскольку первое, оказывая второму сопротивление и одновременно покрываясь им, в то же время не встраивается в него полностью, а создает внутри него логическую полость. Именно последняя обеспечивает возможность изменений в субъекте (в том числе в ходе анализа), поскольку полость эта, образованная логически-несимметричными краями, смещается, тем самым поддерживая возможность сдвига.

Примечательно, что, хотя Лакан, похоже, об этом даже не помышлял, открытая им связь чрезвычайно близка к связи, описанной буквально в этот же момент (в 1962 году) в структурно-исторических разработках Альтюссера и обозначенной им как явление «неравномерности развития», связанное с преобладанием нового типа необходимости, введенным им под именем «сверхдетерминации». Явление сверхдетерминации предполагает, что определяющая происходящее необходимость встроена в ситуацию как бы дважды, на разных логических уровнях. Тем самым необходимость не усиливается посредством собственного повторения (на что как будто бы указывает приставка сверх-), а, напротив, заставляет агента, совершающего на ее основе действия, или встроиться в возникающий разрыв, оседлав появляющуюся в расщелине удвоения историческую возможность, или в конце концов сбиться с такта. Последнее рано или поздно непременно происходит, поскольку возникающие вследствие разрыва многочисленные смещения вызывают к жизни другие общественные явления, за бортом которых действующий агент в итоге остается (по этой причине Альтюссер неслучайно интересовался раннесоветским термином «пережиток», требуя преодоления номинальности и пропагандистской ситуативности этого понятия в пользу его пристального концептуального осмысления, позволившего бы заново взглянуть через него на могущество и слабость гегельянского учения о неотвратимости исторических преобразований и одновременно об их неснимаемой неравномерности на различных уровнях[68]).

Таким образом, структурализм в том, что касается его собственной теоретической идеологии, представляет собой не столько обобщенную критику «метафизического могущества», притязания которого на полноту и непосредственность присутствия должны быть развенчаны, а соответствующие этой полноте связи разорваны, сколько допущение характерных для каждой эпистемологической формации градаций собственных типов связи. Последние в каждом случае различаются по силе и селективности с соответствующим стремлением установить превосходство второй характеристики над первой и тем самым измерить происходящее на уровне связи наиболее слабой, гипотетически самой слабой из всех возможных.

Регистры остроумия

Возвращаясь к ситуации субъекта метафизики – как в его случае может видеться самая слабая связь из доступных воображению? Можно предположить, что «самая слабая связь» для метафизика – это связь, не позволяющая установить ее источник и способ реализации. Так, привлекший внимание многих поколений философов и писателей парадокс «китайского мандарина», описывающий возможность произвести «идеальное убийство» чело века, находящегося в наиболее отдаленной (от тогдашнего цивилизационного европейского центра) географической точке, предполагал ситуацию, в которой сам акт причинения стремился к максимально возможной элиминации, начиная с допущения «специальной секретной кнопки», нажатие которой – например, в Париже – немедленно вызывало бы смерть китайца, и вплоть до предположения о «телепатическом убийстве» одной только силой соответствующего помышления.

Этот мысленный эксперимент, который классики от Дидро до Шатобриана примечательным образом приписывали друг другу (так что сегодня затруднение в установке его первоначального исторического источника прямо коррелирует с затруднением в установлении описанного в эксперименте злоумышленника), показывает, как именно метафизик мыслит категории слабости и селективности связи. Самая слабая связь для субъекта метафизики – это то, что представимо в качестве соответствующих ей конкретных намерений и последствий, но абсолютно немыслимо с точки зрения возможности осуществления.