Исчезающая теория. Книга о ключевых фигурах континентальной философии

Тем самым Жижек не просто выводит «идеальную формулу анекдота», но и констатирует нечто немаловажное для понимания более широких закономерностей, управляющих диспозициями связей: так, каким бы анекдот ни был, он должен заканчиваться на связи ближайшего слабого образца по отношению к уже в нем использованным. Именно это отличает анекдот от, например, художественного литературного повествования, которое, напротив, заканчивается использованием усиленной связи (своеобразный «итог» произведения, его дидактический смысл, к извлечению которого автор, независимо от своей литературной школы, почти неизменно читателя подталкивает). В этом смысле сами по себе используемые комбинации различных по силе и селективности связей многое могут сказать о том, как именно субъект читает, держит собственную речь, слушает политическое воззвание или делает выводы из того, что воспринимается им в качестве собственного жизненного опыта, то есть отправляет действия, неслучайно описанные Альтюссером как практикуемые на уровне, добродетелью которого является наименьшая степень рефлексии над дополнительным смыслом самой практики – не потому, что нужно во что бы то ни стало ей «довериться», а поскольку в актах подобного типа между теорией и соответствующей ей практикой нет никакого разрыва.

В этом смысле самый знаменитый эпизод из писаний Альтюссера, где он уверяет, что для достижения веры достаточно «стать в молитвенную позу на колени и открыть рот», зачастую понимается несколько превратно, как если бы речь шла о рекомендациях в духе популярной психологии «перекрыть внутреннее внешним», т. е. создать прецедент демонстрации, забегающей вперед «переживания» и стимулирующей его появление точно так же, как, например, прикладывание ребенка к груди стимулирует у матери выработку соответствующего гормона и, соответственно, питательного молока (сюда относятся стандартные советы «улыбаться, даже если не хочется», «верить в лучшее, как если бы оно уже наступило» и т. п.).

На самом деле смысл этого пассажа несколько иной: Альтюссер вовсе не рекомендует тому, кто вознамерился уверовать или предпринять досужий эксперимент, специально падать ниц и бестолково открывать рот, как рыба, в надежде, что религиозное переживание снизойдет само собой. Он лишь указывает на то, что так поступает любой субъект, независимо от уровня образования и степени профессионального или же религиозного скепсиса тогда, когда ему все же по какой-то причине захотелось помолиться, уравниваясь тем самым в соответствующем поведении с какими угодно другими субъектами, объединенными с ним в этот момент общей практикой. «Вера» в этом смысле ничем не отличается от практики рассказывания и восприятия анекдотов, участники которой в точно такой же степени равнодушны к тенденциозному и в то же время стереотипному смыслу своих актов, нимало не опасаясь, что идентификация с самой практикой рассказывания отнимет у их психики нечто драгоценное и своеобразное и в то же время превратит их в членов заведомо определенной идеологической группы (страх, который в отношении религии, напротив, сегодня достигает нового максимума вплоть до убеждения, что верующие представляют собой «другую разновидность людей», в отношении которых неизвестно, что именно от них можно ожидать в политическом и криминальном плане).

В то же время возвращаясь к вопросу устройства анекдота – так, если понижение разреженности связей в сторону их усиления приведет к тому, что анекдот анекдотом быть перестанет, поскучнев и утратив парадоксальный пойнт, то, напротив, повышение степени разреженности связей может привести к любопытным эффектам. Последние можно проследить на примере феномена анекдотов на первый взгляд не особо забавных – по крайней мере, с точки зрения той процедуры отправления смешного, которая работает в большинстве анекдотов, – и зачастую адресованных неширокой и неочевидной в своих характеристиках аудитории.

После Третьей мировой войны, в результате которой на планете остались только роботы, самый младший робот, не заставший описанные события, спрашивает старшего:

– Папа, а что такое человек?

– Видишь ли, сынок, – подумав, ответил «взрослый» робот. – Человек – это стиль.