Исчезновение. Дочь времени. Поющие пески

– Дядюшка-злодей. Ричард Третий. Зря вы такое читаете в больнице. Надо бы что-нибудь повеселее.

– Послушайте, Тинк, вы не смогли бы по пути домой завернуть на Сент-Мартинс-лейн?

– Это в театр, к мисс Халлард? Но она там будет в лучшем случае к шести.

– Знаю. Вы только оставьте там записку.

Грант протянул руку за блокнотом и написал: «Достань мне, ради бога, „Историю Ричарда III“ Томаса Мора». Он вырвал листок, сложил и надписал фамилию Марты.

– Оставьте старине Сакстону у служебного входа. Он передаст.

– Если только смогу продраться сквозь толпу, – пробурчала миссис Тинкер скорее в шутку, чем всерьез. – Эта пьеса, похоже, будет идти до скончания века.

Она аккуратно спрятала записку в дешевую сумочку из искусственной кожи. Сумка эта, вся потершаяся на изгибах, была такой же неотъемлемой частью миссис Тинкер, как и шляпа. Год из года Грант дарил ей на Рождество по новой сумке, каждая из которых – отменный образец мастерства английских кожевенников, выполненный с таким вкусом, что и Марта Халлард не постеснялась бы пойти с такой сумочкой в ресторан. Но подарков своих Грант в дальнейшем никогда не видел. Поскольку миссис Тинкер считала ломбард местом чуть более позорным, чем тюрьма, Грант отбросил мысль, что она наживалась на его дарах. Скорее всего, сумки просто лежат в каком-нибудь дальнем ящике, все еще в оригинальной упаковке из папиросной бумаги. Быть может, иногда она вынимает их, чтобы показать гостям или полюбоваться самой; а может, ей просто приятно знать об их существовании, как некоторых радует, что они сумели накопить «гробовые». Грант решил, что на следующее Рождество откроет ее старенькую сумку и просто положит туда деньги. Миссис Тинкер, естественно, растратит их на всякие мелочи и в конце концов не сможет вспомнить, на что именно, но такие мелочи больше украсят ее жизнь, нежели коллекция прекрасных сумок в ящике комода.

Когда миссис Тинкер, скрипя туфлями и корсетом, ушла, Грант вернулся к Тэннеру и попытался позаимствовать у него хоть сколько-нибудь заинтересованности в судьбах человечества. Однако давалось это с трудом, ибо Грант по своей натуре и по профессии интересовался не человечеством в целом, а лишь отдельными личностями, представлявшими его. Грант пробирался сквозь дебри тэннеровской статистики и мечтал встретить короля, прячущегося на дубе, корабль с метлой, привязанной к мачте, или шотландского горца, повиснувшего на стремени атакующего английского кавалериста. Но по крайней мере, он узнал, что англичанин XV века пил воду «разве что в наказание» и что английские ремесленники времен Ричарда III вызывали зависть по всей Европе. Тэннер приводил написанное во Франции свидетельство современника:

«Король Франции разрешает употреблять только ту соль, которая куплена у него по им же установленной цене. Войска ничего не платят населению и жестоко обходятся с ним, если не получают требуемого. Все владельцы виноградников должны отдавать королю четверть урожая. Все города должны ежегодно платить королю крупные суммы на содержание его солдат. Крестьяне живут в тяжких трудах и в нищете. Шерстяного платья они не носят. Вся их одежда состоит из коротких холщовых курток и штанов до колен, которые оставляют ноги голыми. Женщины ходят босиком. Мясо они не едят, только свиной жир в супе. Дворяне живут немногим лучше. Если против них выдвигается какое-либо обвинение, то допрашивают их тайно, после чего они вообще могут исчезнуть.

В Англии дела обстоят иначе. Никого нельзя определить на постой без разрешения хозяина. Король не может ни устанавливать налоги, ни изменить старые законы, ни вводить новые. Англичане пьют воду разве что в наказание. Едят они всякое мясо и рыбу. Они одеваются в шерстяное платье и владеют разной домашней утварью. Судить англичанина можно только в обычном суде».

И как показалось Гранту, если англичанин того времени оказался бы в стесненных обстоятельствах далеко от дома и ему захотелось взглянуть на своего первенца, то ему не пришлось бы гадать, как наскрести денег на поезд, потому что он знал, что в каждом богобоязненном доме найдет пристанище и кусок хлеба. Та зеленая Англия, с мыслями о которой он засыпал вчера, заслуживала многих добрых слов.

Грант перелистывал относящиеся к XV веку страницы, пытаясь отыскать упоминания о жизни отдельных людей, упоминания, которые могли бы, словно огни рампы, осветить необходимые ему части исторической сцены. Но повествование было разочаровывающе общо. Согласно мистеру Тэннеру, единственный парламент Ричарда III являлся самым свободомыслящим и прогрессивным за всю эпоху, и достойный автор мог лишь сожалеть, что личное поведение короля расходилось с его стремлением ко всеобщему благу. Больше о Ричарде III Тэннер сказать, видно, ничего не мог. За исключением Пастонов, которые с неистребимой жизнерадостностью из века в век болтали обо всем на свете, в этом солидном труде не чувствовалось присутствия живых людей.

Грант позволил книге соскользнуть с груди и потянулся за «Рэбской Розой».

Глава пятая