Исчезнут, как птицы

Не успел Гостев дух перевести, как почувствовал, что его тянут за рукав. Он обернулся и увидел невысокого запыхавшегося мужчину. Очень замусоленный был гражданин. Сразу видно, приезжий, а то ещё что-нибудь похуже. Колкие островки небритости по щекам и шее. Лицо пропавшей желтизны, той лекарственной желтизны с коричневатым оттенком, что пропитывает пузырёк с таблетками, которые уже не вернут лицу цвет здоровья. В телогрейке и чёрной, заношенной ушанке. Похожий на ходока. В тяжёлых кирзовых сапогах. Он спросил: «Где тут можно?..» – и выразительно щёлкнул по кадыку. «Не знаю…» – сглотнул растерявшийся Гостев. Ходок взглянул, прищурившись, мимо Гостева, поверх городских крыш – в глазах жажда, долгий пыльный путь, желанное всё дальше, где-то там ещё впереди можно попытать ему счастья. «Эх!» – вздохнул он в сердцах и двинулся по прочерченной угнетённым взглядом дороге. «Тоже Сахара», – то ли пробормотал, то ли подумал Гостев. Что-то тут для него было знакомое; наверное, пыль на лицах таких вот щелкунчиков по горлу. Неожиданно вспомнил: перебинтованные, грязные пальцы, зажавшие мятую папиросу. Это было недавно. Такой же точно тип остановил его на улице и попросил двадцать копеек. В больничку, говорил, еду. Не в больницу, госпиталь, поликлинику или медпункт, а именно так: в больничку, – пряча глаза, шмыгая носом. Гостев отчего-то смутился и полез в карман за монетой. В больничку, твердил нуждающийся, в больничку еду. А не он ли это? Вылечился и теперь иного жаждет?

Какие подробности… Никогда Гостев его больше не увидит (ну а вдруг? – толкнулось в нём, и потом: зачем это «вдруг»?), а вот, однако, зачем-то он ему попался, так чтобы отметиться на его пути, как, впрочем, и следующий представитель загадочных уличных кругов.

Гостева остановили слова, произносимые терпеливо поучающим и смиренным тоном. Это были пространные и безадресные, совершенно в пустоту, мимо прохожих, не обращающих на него никакого внимания, рассуждения стоящего в одиночестве посреди тро-туара человека, которые Гостеву выпало прослушать с нарастающим удивлением. «… Различия в физическом строении обуславливают и различия в восприятии внешнего мира. То, что ты сос-тавляешь, твоё внутреннее ядро есть отражение внешнего мира таким, каким ты его видишь. Толстый и худой, высокий и маленький – для них нет единого названия мира, у всех мир – разный, разные его объяснения. Тайна одного человека всё же выше отношений между людьми, и это совсем не корыстная и горделивая планка, угловато приставленная к фальшивому пьедесталу, нет-нет, «отношения» – это воздушное понятие, отказ от тайны, же-лание с ней рассчитаться, согласное на расставание с собой изначальным и пополнение с намёком на обмен, обогащение. Отдать похуже, взять получше. «А что ты мне дашь за это?» – детский вопрос, прозвучавший в дворовой песочнице, который в итоге приравнял куклу с оторванной ногой к уже порядком надоевшему клоуну, бессмысленно раззявившему рот. Повзрослели вроде. Теперь не куклами меняются и не клоунами. Но вопрос остаётся. Без обмена очень многое остаётся невыясненным. Интим – намёк общества на тайну человека. Намёки и развивают отношения, присваивают им почётное звание «тайны», которое не вполне ими заслужено, – какая же это «тайна», если неизвестное «n» в лучшем случае равно двум, а чаще даже больше? Тайна отношений между людьми представляется более тайным отношением воздуха, которым они учащённо дышат, к самим людям. Он их оценивает. Они же этого не видят и ищут причины друг в друге. Потребность в друге… И его поиски», – договорил он и увидел Гостева.

Странный, очень странный лектор… Никакой заброшенности или потёртости во внешнем виде. Напротив, этот отменно выбрит, голубоглаз, с крупной головой, проросшей коротким белёсым ёжиком. Он шёл прямо на Гостева; дальняя, на первый взгляд случайная улыбка на чистом, белом лице, переходящая в сладкое, искристое «здравствуйте», совершенно такое же, как сахар, как и то, что он говорил далее, – на всём лежал отсвет видимых только ему граней, скорее всего граней истинного благообразия и какой-то нездешней святости. Он не говорил, а будто декламировал, и не Гостеву, а кому-то ещё. Гостев только присутствовал.

Начало было серьёзное, такое: «Можно вас спросить? Извините, – он тяжело вздохнул. – Дело в том, что у меня померли родители, а я жил в Загорске. – Он очень нажал на «з» и «г». – Вот… Ну и приехал сюда. Дом я свой продал. – Он махнул рукой с обмотанной вокруг неё пустой сеткой. – Но что-то мне не нравится здесь, что-то… Вот как-то заело, – начал он крутить сетку, – сам не пойму отчего… Никак что-то не получается, концы не сходятся… – Он выкручивал сетке несуществующие руки. – А я жестянщик, – неожиданно проговорил он, – квалифицированный жестянщик, – медленно, нараспев и уже увереннее заявил он. – Но вот пока не работаю».