Исчезнувшая библиотека

Разумеется, их занимали не только подобного рода прихотливые вмешательства в текст. Они классифицировали, делили на книги, переписывали, аннотировали — а материал беспрерывно прирастал, и они сами, с их монуменальными комментариями, способствовали его росту. Мало кто знал библиотеку досконально, во всех ее частях, во всех артериях. На одном из поэтических состязаний, которые регулярно проводились при Птолемеях, — дело было уже во времена Эвергета — нужно было пополнить состав жюри и к шести судьям добавить седьмого; правитель обратился к самым видным сотрудникам Мусея, и те сообщили ему, что существует ученый по имени Аристофан, родом из Византия: этот эрудит, по их словам, «ежедневно, целыми днями только и делает, что внимательно читает и перечитывает все книги библиотеки, по порядку». Соответственно, порядок этот Аристофан изучил в совершенстве. В чем все и убедились чуть позже: чтобы разоблачить плагиаторов, которым едва не вручили высшие награды, он вскочил с места и, «доверяясь собственной памяти» (так пишет Витрувий, рассказавший этот эпизод), тут же отправился к полкам, «хорошо ему известным», и в скором времени объявился, потрясая оригинальными текстами, которые те плагиаторы пытались выдать за собственные.

Общую классификацию попытался осуществить Каллимах, составивший «Каталоги», разделенные по жанрам и соответствующие тем или иным разделам библиотеки: «Каталог авторов, блеснувших в отдельных отраслях» — так назывался каталог, занявший добрых сто двадцать свитков. Этот каталог так или иначе систематизировал свитки. Но он не был ни в коем случае ни картой, ни указателем. Лишь гораздо позже, во времена Дидима, таковые были составлены. «Каталогами» Каллимаха мог пользоваться человек, и без того знающий библиотеку. Кроме того, основанный на критерии, понуждавшем перечислять только тех авторов, которые «блеснули» в том или ином жанре, перечень Каллимаха представлял собой выборку, пусть даже очень обширную, из полного каталога. Эпики, трагики, комедиографы, историки, врачи, риторы, законоведы, разное — вот некоторые из рубрик; шесть разделов поэзии, пять прозы.

Дух Аристотеля веял между теми полками, среди разложенных по порядку свитков с тех самых пор, как Деметрий воплотил идею учителя: община ученых, изолированная от внешнего мира, располагающая полной библиотекой и местом поклонения музам. Связь еще более окрепла за время долгого пребывания Стратона при александрийском дворе. «Метод и гений Аристотеля, — писал один ученый француз, — предшествовали организации библиотеки». Тем не менее именно полки, предназначенные для его трудов, являли собой жалкое зрелище: почти исключительно произведения, обнародованные Аристотелем при его жизни, между которыми могла затесаться какая-нибудь фальшивка, которую потом было очень трудно разоблачить. И — почти ничего из основополагающих «Трактатов», как их называли ученики. Отсутствие этих трактатов тем более бросалось в глаза, что начинали уже циркулировать списки, голые перечни заглавий, составленные в кругах, близких к школе, и обнаруживавшие, не оставляя места для сомнений или иллюзий, надувательство Нелея. Кроме того, само обилие списков увеличивало риск заполучить фальшивки, тем более что — как несколько веков спустя отмечал такой несравненный знаток, как Иоанн Филопон, — имелись в наличии произведения с тем же названием, но других авторов (Евдем, Фаний, сам Теофраст, если перечислить только самых известных), а также и произведения других Аристотелей, которых с великой поспешностью путали со Стагиритом. Не говоря уже о мании собирать все, что касается Аристотеля, которая обуревала Эвергета: с ней, как говорили, могла сравниться только страсть царя Ливии к собиранию текстов Пифагора.

Однако аристотелевская доктрина, особенно литературно-критическая, не говоря уже о технике жизнеописания, — последнюю, можно сказать, изобрели перипатетики — была широко известна, хотя бы из переработок, принадлежащих школе, начиная с трактатов самого Деметрия «Об Илиаде», «Об Одиссее», «О Гомере». Строго говоря, в этой области Аристотель разработал единственную систематизацию, основанную — в чем и состоит ее ценность — не на смутных прозрениях, но на собрании текстов. Тех, разумеется, какие ему удалось собрать. Совсем иной метод, не похожий на экстравагантный подход его учителя Платона, который отрицал поэзию, но кто знает, скольких поэтов прочел, если, желая заполучить стихотворения Антимаха, дожидался несколько месяцев, пока ему не привезли экземпляр из Малой Азии.