Исчезнувшая библиотека

Тем временем над наследниками Нелея нависла более серьезная и близкая угроза: библиотека Пергама. С тех пор как на престол взошел Эвмен, сын Аттала, началась охота за книгами, в ходе которой использовались методы, сходные с теми, какие вот уже целый век применяли Птолемеи. Соперничество этих двух центров привело к губительным последствиям. Толпы фальсификаторов вышли на сцену. Они предлагали якобы древние тексты, кое-как подправленные или попросту подделанные, которые не отвергались (в случаях, когда фальшивка сразу не бросалась в глаза) из боязни, что ими воспользуется соперничающая библиотека. Нередко прилежные фальсификаторы, бравируя своим мастерством, пускались на ловкие манипуляции, смешивая тексты подлинные и поддельные.

В Пергаме, например, приобрели полное собрание сочинений Демосфена, на первый взгляд более полное, чем то, которое сложилось в Александрии. Между прочим, оно содержало настоящую жемчужину: новую «Филиппику», заполнявшую досадную лакуну в существовавшем собрании. То была филиппика, которую Демосфен произнес не в преддверии неминуемой битвы при Херонее, столь прославленной и столь злополучной, но за несколько месяцев до нее: она звучала как объявление войны, последний рык льва, защищавшего греческую свободу перед самым ее поражением. Такое потрясающее приобретение затмевало существовавшие собрания, тем более что сохранилось всего двенадцать политических речей Демосфена. Или даже одиннадцать, если считать верным предположение некоторых критиков Каллимаха, будто речь «Об Алонисосе» принадлежит не Демосфену, а некоему Гегесиппу, верному другу оратора. Одним словом, это было все равно что найти новую песнь Гомера или трагедию Эсхила.

Успех был грандиозным. Всякий, кто желал приобрести сочинения Демосфена, охотился за Пергамским списком, который в конце концов стал каноническим. В довершение всего, новая филиппика сопровождалась еще одним документом, «Письмом Филиппа», адресованным афинянам: явление поистине необычное, которое, однако, не заставило задуматься ученых Пергама, ликовавших по поводу чудесного приобретения; напротив того, они еще сильней возрадовались, поскольку новых текстов оказалось два.

Реакция Александрии не заставила себя ждать. Как добрый Аристофан-византиец всего лишь пошарил на полках, чтобы разоблачить поэта-плагиатора, так и теперь нашелся человек, которому эта филиппика не показалась абсолютно новой, и среди сокровищ библиотеки он обнаружил источник. Пресловутая речь Демосфена была приведена, слово в слово, в седьмой книге «Истории Филиппа» Анаксимена из Лампсака. Но разоблачение подделки не помешало успеху «полного» собрания, объявившегося в Пергаме. Даже в Александрии его приняли к сведению, обзавелись списком с него, и ученые Мусея, уже во времена Августа, комментируя Демосфена, комментировали также и псевдофилиппику, предупреждая, правда, что она не является подлинной. Один из них, блиставший плодовитостью, но не умом, знаменитый Дидим по прозвищу Кованое Нутро (Халкентер), выдал следующий, несколько комичный, комментарий: «некоторые считают, будто эта речь не является подлинной, потому что приведена слово в слово в “Филиппиках” Анаксимена»! Вряд ли триумф всеми признанной фальшивки мог бы оказаться более полным.

Иногда бывало и так, что сами эрудиты развлекались, изготавливая фальшивки. Этим, собственно, они продолжали заниматься, ради развлечения, долгие годы. Некто Кратипп написал ученый исторический труд, в котором выдал себя за афинянина, современника и друга Фукидида: в этом странном творении предполагалось задним числом, используя накопленные знания, рассказать, в соответствии с тем, что гласило заглавие, «Все, о чем Фукидид не поведал». В Александрии эту книгу не приняли всерьез: помимо всего прочего, Кратипп, не преминувший обратиться к проблеме, возникшей в ходе археологических открытий Полемона Илионского, касающихся гробницы Фукидида, цитировал современного ему автора, некоего Зопира. Так он себя выдал, а может быть, намеренно разрушил вымысел. И Дидим, который этому вопросу посвятил отдельное исследование, назвал обоих, и Зопира, и Кратиппа, «безумствующими эрудитами». Это не помешало, однако, Дионисию Галикарнасскому (чья эрудиция проистекала из Пергамской библиотеки), а позже — Плутарху относиться к Кратиппу так, будто он на самом деле был тем, кем представлялся: современником Фукидида, посвященным в тайные причины, по которым афинский историк в какой-то момент перестал включать в свою «Историю» речи политических деятелей.