Последний правитель Пергама, умирая, завещал свое царство Сенату и римскому народу. Вспыхнуло восстание, которое прошлось по царству огнем и мечом, а римлянам создало трудности в присвоении неожиданного наследства. Повстанцы, под предводительством некоего Андроника, называвшего себя незаконным отпрыском царской семьи, исхитрились выбрать чрезвычайно удачный момент: в это самое время в Риме Сенат был вынужден противостоять Тиберию Гракху, а на Сицилии бушевало восстание сотен тысяч рабов, которое никак не удавалось подавить. Когда буря пролетела и бывшее Пергамское царство превратилось в «римскую провинцию Азия», потомок Нелея (мы не знаем точно, кто именно) выкопал свитки и продал, получив много золота, библиофилу из Теоса, некоему Апелликонту — книги, в которых прежде было отказано самым щедрым монархам эпохи эллинизма.
Апелликонт, являясь ко всему прочему почетным гражданином Афин, претендовал еще и на звание философа, разумеется, перипатетика (пусть к тому времени такая школа в Афинах и прекратила свое существование). На самом деле он питал маниакальное пристрастие к предметам старины и бывал нечист на руку. В Афинах, к примеру, он украл, повинуясь этой своей мании, автографы аттических декретов, хранившиеся в государственном архиве. За эту кражу его чуть не приговорили к смертной казни. Но большая история часто придает малым событиям неожиданный оборот. К счастью для Апелликонта, в Афинах пришел к власти человек, тоже водивший дружбу с перипатетиками, «тиран» Атенион, в милость к которому ему было легко попасть. Проработав с безмятежным невежеством приобретенные свитки, он кое-как слепил издание, первое издание трудов Аристотеля, которые считались утраченными: издание жалкое, — вспоминал Тираннион, державший его в руках, — ведь невежественный библиофил своими фантастическими домыслами заменил места, где моль проела папирус и уничтожила записи. Но на этом злополучном предприятии он заработал престиж, особенно в глазах Атениона, который учился философии у бедняги Эримнея, последнего отпрыска почившей в бозе перипатетики.
Возможно, Атенион не имел даже права на гражданство, поскольку, как говорили, его мать была рабыней. Но он был хорошим демагогом. Когда Митридат, последний крупный правитель эллинистического мира, способный противостоять римлянам, прорвал римскую оборону в Азии и вторгся в Грецию, Атенион, не медля, примкнул к нему. Он слал в Афины послание за посланием, обещая, что Митридат восстановит демократию, и заверяя, что римскому владычеству в Азии пришел конец. Когда ему показалось, что почва подготовлена и опасности нет, он решил вернуться в Афины. Но буря выбросила его корабль на южную оконечность Эвбеи, вблизи Каристоса. Весть о крушении распространилась, и из Афин отплыл целый кортеж кораблей, чтобы доставить героя, за жизнь которого граждане волновались, на носилках с золотыми ручками, достойных нового Алкивиада. В Пирее по его прибытии повторилась столько раз описанная историками сцена возвращения Алкмеонида: огромная толпа, — писал такой замечательный свидетель, как Посидоний, — скопилась на молу,
чтобы изумиться превратности судьбы: Атениона, не имевшего гражданских прав, вносили в город в роскошном паланкине, и ноги его покоились на пурпурных коврах, хотя раньше он и на плаще не видывал пурпура.
Толпа теснила сопровождающих, каждый старался прикоснуться к новому вождю, хотя бы к краю его одежды. Наконец, достигли портика Аттала. Атенион взошел на трибуну и встал перед несметным скоплением народа. Сначала он оглядел толпу, потом устремил взор прямо перед собой и, дождавшись тишины, произнес:
«Афиняне! Знаю, что должен открыть вам то, что известно мне, но величие новостей препятствует…»
Над площадью пронесся гул. Собравшиеся вопили в один голос, умоляли осмелиться и высказаться наконец. Атенион не заставил себя долго просить.
«Так вот, — проговорил он, — объявляю вам: сбылось то, чего вы не чаяли, о чем даже не мечтали, — в настоящее время царь Митридат завладел всей Азией, от Каппадокии до Киликии. Цари Персии и Армении выступают как его союзники».
А вот и самая вожделенная новость: «Римский претор Квинт Оппий пленен и влачится в цепях за колесницей царя. Мания Аквилия, консула, учинившего расправу над рабами на Сицилии, ведут пешим, под сильной охраной: он скован одной цепью со звероподобным варваром с берегов Дуная. Римляне охвачены паникой: кто переодевается греком, кто бросается наземь, моля о пощаде; иные даже отрекаются от звания римлян. Со всего мира стекаются к Митридату гонцы и молят о разрушении Рима!»
Тут он сделал паузу, чтобы собравшиеся могли дать волю ликованию. Когда снова воцарилась тишина, он нанес удар, прибереженный напоследок, то есть внес предложение:
«Каково же, — спросил он, чтобы окончательно расположить к себе публику, — мое предложение, афиняне?»