Исчезнувшая библиотека

Но Фавст страдал манией величия (в Иерусалиме, когда Помпей грабил Храм, он пожелал первым ворваться туда), а кроме того, был расточителен. Погрязнув в долгах, он был вынужден распродать все, включая отцовскую библиотеку. Так свитки Аристотеля пропали навсегда. По всей видимости, из Александрии их никто больше не разыскивал. Египет отягощали другие заботы: там набирали силу династические смуты. В том самом послании к Аттику, написанном на вилле Фавста, Цицерон передавал слухи о том, что царь Египта возвращается на престол, и просил подтвердить их или опровергнуть.

XI Второй посетитель

На одной из улиц Александрии римский гражданин убил кота: у него, видно, помутился рассудок. После он удалился к себе домой, несколько обеспокоенный. Через несколько часов дом был взят в осаду. Если не спастись бегством, что было уже невозможно, его ждала верная смерть: в таких случаях не соблюдались никакие формальности. Диодор, присутствовавший при этой сцене, наблюдал, — неслыханное дело, — как чиновники, посланные лично Птолемеем, умоляли толпу пощадить жизнь римлянина. Но все было бесполезно. Спокойствие воцарилось только тогда, когда труп, обезображенный до неузнаваемости, остался валяться на опустевшей улице — единственный знак присутствия человека.

Диодор понимал причины внезапной вспышки безумия. Он уже давно жил в Александрии. Имел случаи наблюдать, как местные поклоняются этим полудиким зверькам, которые уже и на Сицилии (сам он был из Агириума) и в южной Италии начали появляться, но их, безжалостных хищников, держали подальше от домашней скотины. Он всё об этом знал и умел себя вести как следует, например, кричать: «Он был уже мертвый!», случайно наткнувшись на улице на дохлого кота; не смеяться, видя, как кто-то кланяется животному, проходящему мимо, и тому подобное. Не это смущало его. Ему казалась невероятной слепота убийц. Забить камнями римского гражданина (да еще и по такой причине) — и это в то время, когда в Александрии находятся римские легаты, наконец-то удостоившие посещением Птолемея «Флейтиста» (так его звали в народе) и готовые официально признать его, предоставив звание «друга и союзника» римского народа.

Вот уже двадцать лет, с тех пор как он взошел на престол, над головой «Флейтиста» нависала угроза потерять царство из-за преступной глупости предшественника. Единственным деянием его весьма короткого царствования, если не считать попытки осквернить гробницу Александра, было то, что он оставил Египет в наследство римлянам. Безумец, которого александрийцы прозвали еще «Затворником», в Риме пользовался доброй славой: в свое время он попал в плен к Митридату, в 86 году ему удалось бежать в лагерь Суллы, и вместе с будущим диктатором он прибыл в Рим. Там всегда делали вид, будто принимают это его завещание всерьез: повод шантажировать «Флейтиста» и выкачивать из него деньги, на потребу многим, людям маленьким и не очень (все они так или иначе работали на людей великих). И теперь, когда римляне наконец соизволили признать его право, объявив недействительным абсурдное завещание, не хватало только этого кота, вместе с печальным, неизбежным итогом плачевного инцидента.

Но Цезарь, к счастью, был человеком слова: слова, подкрепленного шестью тысячами талантов, выплаченных Птолемеем. Однако теперь уже александрийцы потеряли терпение и изгнали этого слабого монарха. Только через три года Габиний, с соизволения Помпея, вернул его на трон, как раз в то время, когда Цицерон спрашивал Аттика, взаправду ли это свершилось.

Диодор, уроженец Агириума в центре Сицилии, приехал в Египет, задумав сочинить большой исторический труд. Он хорошо знал, что, по словам Полибия, историки делятся на две категории: одни погружаются в непосредственный опыт и оттуда черпают материал для своих трудов (таких Полибий особенно ценил), а другие со всеми удобствами устраиваются в городе, «располагающем хорошей библиотекой», и там, за столиком, странствуют «вслед за Птолемеем», как сказал бы Ариосто. Диодор принадлежал к последним. Ясно, что, имея в виду престиж идей Полибия среди греческой и римской публики, немного опыта все-таки следовало выказать. И вот Диодор выдумывает целый ряд путешествий, которые никогда не совершал.

Мы странствовали, — пишет он в философском прологе, — по большей части Азии и Европы, терпя лишения и опасности разного рода, поставив перед собой цель увидеть воочию все то, о чем мы рассказываем, или немалую оного часть. Мы хорошо знаем, — продолжает он, — сколько ошибок в географии допускает большинство историков, и не первых попавшихся, но первой величины.