Исчезнувшая сестра [litres]

Поскольку Элеонора отдавала мне квартиру большей площади, я чувствовала себя перед ней в долгу, и мне это мешало. Но еще больше мне мешало, что я на это охотно пошла. Великодушие Элеоноры в квартирном вопросе не уравновешивало ее чудовищное, ненавистное мне бессердечие по отношению к нашей матери. Я не могла и не хотела с ним примириться.

При этом возник вопрос: мы будем меняться квартирами навсегда или это лишь на какое-то время? Такой важный вопрос нельзя было оставлять в тумане. Элеонора, как я слышала через дверь, была на кухне, и я отправилась к ней.

* * *

Она собиралась пить чай.

– Нам нужно еще кое-что обсудить, – сказала я. – Можно это прямо сейчас?

– Можно, – ответила она и улыбнулась.

Что-то двинулось во мне из-за этой улыбки, и мои мысли перескочили с квартирного вопроса на мою болевую точку.

– Почему ты была такой жестокой с матерью? – спросила я.

– Какой ответ ты хочешь – короткий или подробный?

– Каким бы он ни был. Я хочу тебя понять.

– Иногда все можно понять с одного слова, а иногда и тысячи слов мало, – сказала она, и была права. – Сколько ты готова слушать?

– Сколько потребуется.

– Давай я сначала отвечу тебе коротко. У меня на руках был другой больной, и я не могла его оставить.

Это была неожиданная причина, но она не сбила меня с толку, и я спросила о том, что меня больше всего возмущало:

– И что, ты разве не могла сообщить об этом матери?

– Не могла.

Мы молча смотрели друг на друга. Смотрели, можно сказать, довольно спокойно, если принимать во внимание обстоятельства. Без подробностей все же было не обойтись.

– Кто был тот больной, которого ты не могла оставить? – спросила я, хотя уже догадывалась, о ком шла речь.

– Федор, – все так же невозмутимо сказала она. Можно было подумать, что Федор тогда простудился.

– Что с ним случилось? – спросила я.

Она назвала болезнь, от которой умирают. А дальше последовали подробности, которые требовали новых подробностей.

* * *

Наш первый разговор длился несколько часов, пока мы обе не выдохлись. В последующие дни к нему добавлялись все новые порции. В результате сложилась подробная история событий, где были ответы на многие вопросы, которыми я задавалась во время поиска своей пропавшей сестры.

Элеонора больше рассказывала мне о Федоре, чем о себе. Сначала я сопротивлялась, но потом поняла, что в этом был резон. Она вошла в поток жизни Федора, и этот поток унес ее далеко от ее будней и вместе с тем от ее близких, в том числе от меня. Так что, рассказывая о Мочкине, Элеонора, в сущности, рассказывала и о себе. Его поиск смысла своей жизни стал началом перемен в ее собственной. Отсюда ее желание излагать произошедшее шире, чем побег из серых будней в красочную тусовку. Для них обоих все было намного серьезнее: они пошли на разрыв с образом жизни, делающим ее бессмысленной.

Я думаю, что и мне не обойтись здесь без биографии Федора, если я хочу не только изложить ход событий, ворвавшихся вдруг и в мою жизнь, но и осмыслить их суть. А это как раз и было моей целью, когда решила о них написать. Рассказ моей сестры о преобразовании застенчивого мальчика Феди в учителя жизни Мокшафа я передам своими словами и добавлю к нему диалоги, которые возникали между нами, когда я что-то не понимала в утверждениях Элеоноры или сомневалась в их соответствии действительности.

Часть 4 Ответы

1

Федор Мочкин родился в Москве, когда она еще являлась столицей страны под названием СССР. Его родители были инженеры – так в этой стране назывались технари, подобно тому как люди, пишущие что-то литературное, назывались в ней литераторами. Инженеры Мочкины ничего не изобретали. Они трудились на одной из московских ТЭЦ на мелких должностях и жили как все.

Их же сын Федя оказался музыкантом-самородком. Еще в раннем детстве он начал выстукивать ложкой что-то ритмическое на всем, что ему попадалось, и его мама, Софья Ивановна, поняла, что ребенка надо учить музыке. Но пианино она купила напрасно. Играл на нем Федя только по принуждению. И так же, по принуждению, ходил после школы на уроки музыки.

Однако музыкальная школа, куда Федю отдали родители, подготовила его к самостоятельному освоению инструментов, которые были ему по душе. Это восхищало его отца, и он покупал для сына на скудные семейные сбережения все музыкальные инструменты, которых тому хотелось. Еще до окончания общеобразовательной школы Федор мог неплохо играть на гитаре, баяне, флейте, банджо и ударных установках. Но жить отцу было суждено недолго, и еще подростком Федя остался вдвоем с матерью.

Семья Феди имела одну особенность: у его родителей почему-то не было родственников. Друзей у них тоже не было, и, оставшись одни, мать с сыном продолжали жить уединенно. Никто из них из-за этого не страдал. Федя любил не только музыку, но и книги. Если он не играл, то читал. Софья Ивановна одно время даже думала, что ее сын станет ученым, но потом должна была признать, что в раскладе его душевных привязанностей перевешивала все же музыка.