Исчезнувшая сестра [litres]

Рой тоже увлекался тибетским буддизмом и прикрепился в свое время к знаменитому в его юности ламе, которого уже не было в живых. «К счастью, я вовремя себя спас», – сказал он Федору. Его спасение было в определении верного расстояния, на котором Рой стал держаться от лам. Он признавал, что у них есть чему учиться, но не желал иметь дело с их авторитарными педагогическими методами, да и религиозность, которую они привнесли в буддизм из своей культуры, ему мешала. Федор был счастлив встретить единомышленника.

– Многие из лам – хорошие люди, – говорил Рой Федору. – И они часто видят суть вещей глубже, чем мы, эгоцентрики из нашего «свободного мира», льнущие к ним из-за терзаний со своим раздутым эго. Учиться у лам – неплохое желание, хотя и наивное, потому что мало кто из них понимает, как надо к нам относиться, чтобы наше желание вкладывать силы и время в личностный рост стало плодотворным. Большинство лам даже не видят, что их феодальный буддизм нам не очень-то подходит. И что мы как-то иначе должны обращаться со своим эго, чем тибетцы. Уж во всяком случае, не обесценивать его до нуля. Но поскольку эгоцентрики летят со всех сторон к ламам, а не ламы к ним, то все происходит так, как привыкли ламы. Они же привыкли восседать на своих тронах и оттуда давать всем указания, которые не обсуждаются. И никакого уважения к личности тех, кого они учат. Личность человека для лам – европейская выдумка и хрень.

Сам Рой вначале заставлял себя быть послушным своему учителю, но скоро понял, что в поучениях лам имеются две составляющие: древняя буддийская мудрость, выводящая человека из зоны его страданий, и присущий каждому из лам свой человеческий фактор. Он не желал иметь дело с этим фактором. Ему было наплевать на утверждение всех бодхисатв, что лучший путь к просветлению и непреходящей радости жизни – это путь, указанный учителем. Рой остался верен себе и пошел своим путем. Автономия была для этого анархиста важнее всего.

В буддизме также считается, что настоящее просветление может прийти к любому, даже к тем, кто ничего для этого не делает. Так что Рой был убежден, что буддизм и анархизм соединимы. Во всяком случае, сам он смог соединить одно с другим. Когда Федор об этом услышал, то захотел узнать все подробности: его собственный анархизм был дорог и ему.

* * *

Случайно разговорившись в одной из чайных Дхарамсалы, Рой и Федор стали неразлучными. Федор хотел слушать Роя, а Рой – рассказывать ему о себе. Они общались ежедневно в течение трех недель, которые оставались до возвращения Федора в Москву. Встречались они все в той же чайной. Там их раз увидел Арджуна, который в прошлый раз помог Федору найти Нгавангула. Он подсел к ним и принял участие в их разговоре о необходимости специфического подхода к буддизму выходцев из европейской цивилизации.

Арджуна как раз раздумывал о том, стоит ли ему идти в ученики к Нгавангулу. Взгляды Роя на ламаизм подтолкнули его к отказу от этой мысли. Он был бы не прочь учиться жизни у этого австралийца, но старый хиппи не желал быть чьим-то гуру. Он был лишь готов общаться с Арджуной по случаю, и только.

Мочкина Рой подпускал к себе все ближе и давал ему все больше. Он также помог Федору определиться, как ему теперь называться: Мокшин, Мочкин, Гецул Мо или еще как-то? «Возьми имя, на которое сможет отзываться твой внутренний голос», – сказал Рой. Однако было обстоятельство, с которым Федор должен был считаться: он все еще хотел придерживаться Ваджраяна-традиции, и его пугало столь вольное отношение к первой инициации и полученному от его гуру имени. Рой ему на это сказал:

– Человек-гуру нужен лишь для того, чтобы подвести подопечного к его внутреннему гуру. Считай, что Уджарпа это сделал и ты сейчас находишься рядом с гуру, который ждет тебя внутри тебя самого.

Через несколько дней после этого разговора Федор стоял на остановке и ждал автобус. Улица была тихая, машин проезжало мало, и когда на нее свернул автобус, Федор стал следить за его приближением. Был солнечный день. Когда автобус подъезжал к остановке, луч солнца резко блеснул на его переднем стекле и ослепил Федора. Он зажмурился и одновременно почувствовал в груди невыносимый жар. Открыв глаза шире и ничего не увидев, Мочкин успел только подумать, что ослеп, и вслед за этим потерял сознание.

* * *

Когда Федор пришел в себя, то увидел, что остался один на той остановке и сидел теперь на земле – видимо, осел и остался в этом положении. Он попытался встать, но не смог, потому что не чувствовал веса своего тела. Тела словно не было: он его видел, но по ощущению это была не плоть, а воздух.

Однако уже скоро у Федора заныла нога. Это означало, что физические ощущения к нему вернулись. Вернулась и энергия. Он не только смог встать – у него вдруг обнаружилось столько энергии, что хотелось прыгать.