Исчезнувшая сестра [litres]

Прыгать Федор не стал. Он побежал домой со скоростью спринтера, медленнее бежать он просто не мог. Только когда он добежал до дома, его энергетический тонус стал опять обычным. Но необычным оставалось его восприятие вещей. И прежде всего их цвета. Его зачаровала небесная лазурь. Когда он добрался до гостиницы, то сел на лавочку у входа, чтобы смотреть только на небо. Он, не отрываясь, смотрел в небо, пока оно не стало просто голубым. Тогда и другие краски стали обыкновенными.

Вместе с изменениями в восприятии цвета изменилось его жизнеощущение. Пока небо оставалось лазурным, у него не было ни забот, ни тревог, ни вопросов. Федору стало хорошо с собой как никогда. Еще утром он был беспокойным, много тревожился и суетился, теперь же он словно окунулся в прохладную и чистую воду, и ее поток понес его. Он стал внезапно другим. Перемены самоощущения бывали у Федора и раньше, но эта не вписывалась в их ряд хотя бы уже потому, что была молниеносной и мощной. Одно дело – сильный ветер, другое – смерч.

Впрочем, сравнение со смерчем было верно только частично. Смерч все ломает и улетает. То, что произошло с Мочкином, не только что-то в нем сломало, но и положило начало пока еще непонятному ему внутреннему процессу. Во время осмысления этого события к Федору пришло и его новое имя: Мокшаф.

12

О том, что с ним произошло, Федор рассказал Рою и Арджуне. Он иронически назвал случившееся «солнечным ударом», чтобы предвосхитить возможные шутки и насмешки с их стороны. Но и тот и другой в своей первой реакции были далеки от юмора, хотя и восприняли «солнечный удар» своего приятеля по-разному. По-разному они стали относиться к Федору и потом.

Арджуна не мог да и не хотел сдерживать свой восторг. Он видел произошедшее с Федором не иначе как внезапным просветлением и был вне себя от доступности такого опыта жизни без ритуальных посвящений, многолетнего ученичества у лам и изнурительных медитаций. Федор стал ему так же интересен, как Рой. Ну а поскольку Мочкин еще и был доступнее Роя, то Арджуна после этого начал искать с ним встречи ежедневно. Услышав от Федора о его новом имени, он первым стал называть его только Мокшафом. А когда Мокшаф сообщил ему о своем скором возвращении в Москву, Арджуна захотел к нему присоединиться.

Рой, в свою очередь, выслушал рассказ Федора о его «солнечном ударе» спокойно и сказал, что знает такое состояние по себе. Как-то называть произошедшее с Федором австралиец отказался. Он пригласил Мочкина зайти к нему вечером, что было в первый раз – они всегда встречались только в их кафе. И когда Федор к нему пришел, Рой познакомил его со своим «инструментарием», которым пользовался после того, как впервые и сам, по его словам, коснулся «запредельного».

Когда Федор спросил старого хиппи, что именно он имеет в виду под «запредельным», тот ответил:

– Понимай это буквально.

Рой не любил ни пояснять, ни дополнять уже сказанное и при этом еще мало говорил. Он говорил только то, что хотел сказать сам в данный момент, а кто его слушал, должен был узнавать или угадывать в его высказываниях свое. Так Рой привык.

«Запредельное» в буквальном смысле означает то, что находится за пределом чего-то. Например, за пределом обычного понимания вещей. Это слово в таком простом и аккуратном смысле пришлось Федору по душе, и он сам стал им пользоваться. И потом тоже, как Рой, отказывался называть конкретнее то, чего коснулся за пределами своего обычного понимания. «Анализировать неуловимое – никчемная суета, которая мешает его чувствовать», – говорил ему австралиец. Мочкин испытал на себе, что чувствовать неуловимое – уже радость. Несказанная радость.

Свой «инструментарий» Рой собрал из разных традиций буддизма, но и не только. Он сначала думал всего лишь рассказать Федору о возможностях, которые существуют для закрепления внутренних перемен, наступающих при соприкосновении с «запредельным», но Федор хотел большего. Инструментарий, которым пользовался Рой, был ему, ставшему Мокшафом, теперь нужен больше всего другого.

Федор упросил своего друга, принципиально не желавшего кого-то чему-то учить, сделать для него исключение. В результате Рой разрешил Мочкину пожить у себя несколько дней.

* * *

Ученичество Федора у Роя было удивительно плодотворным, что отметил и сам Рой. Это как в известной притче о семенах, которые попадают в разные места: на скале или на песке они не всходят, на суглинке иногда прорастают, на пашне легко дают ростки, а на черноземе еще и растут быстро. Осваивая «инструментарий» Роя, Федор учился воздействовать на свои внутренние ресурсы, и быстро переходил от простого к сложному и очень сложному. За десять дней, проведенных Федором в домике австралийца, его шевелюра стала длиннее чуть ли не вдвое, что было тоже довольно необычно: так быстро его волосы прежде не росли.

Это-то первым делом и отметили его друзья, когда он вернулся в Москву. Но пересмешничать, как обычно, они по этому поводу не стали. Они вообще вдруг стали иначе реагировать на Федора, и произошло это само собой.